И женщину люблю… когда глаза

Почти прикрытые целую

Так пьяно, будто близится гроза,

Иль будто пью я воду ключевую.

В эти минуты Гумилев ищет обычной земной любви:

Ведь отрадней пения птиц,

Благодатней ангельских труб

Нам дрожание милых ресниц

И улыбка любимых губ11.

Эти обычнее человеческие переживания освящены у Гумилева религиозным сознанием:

Есть Бог, есть мир, они живут вовек,

А жизнь людей мгновенна и убога,

Но все в себя вмещает человек,

Который любит мир и любит Бога12.

* * *

Земная жизнь поэта не удалась ему. Он любил, и его любила, прелестная телом и душою, жена его, талантливая поэтесса Анна Ахматова. Но любовь их была трудна, и виною тому был Гумилев. В автобиографических «Пятистопных Ямбах» он, вероятно, передает подлинные переживания своей жизни, когда говорит:

Ты, для кого искал я на Леванте

Нетленный пурпур королевских мантий,

Я проиграл тебя, как Дамаянти

Когда-то проиграл безумный Наль,

Взлетели кости, звонкие, как сталь,

Упали кости, – и была печаль…

Сказала ты, задумчивая, строго:

«Я верила, любила слишком много,

А ухожу, не веря, не любя,

И пред лицом Всевидящего Бога,

Быть может, самое себя губя,

Навек я отрекаюсь от тебя».

Твоих волос не смел поцеловать я,

Ни даже сжать холодных, тонких рук.

Я сам себе был гадок, как паук,

Меня пугал и мучил каждый звук,

И ты ушла, в простом и темном платье

Похожая на древнее распятье.

Что послужило причиною взаимного непонимания супругов, из их произведений недостаточно ясно, но лирические излияния Ахматовой свидетельствуют, что виновен в этом был ее вечно неудовлетворенный, исполненный неясных порывов муж.

Супруги-поэты были постоянными посетителями литературного кабачка-подвала «Бродячая Собака»13, что был близ Михайловского театра против Европейской гостиницы в Петербурге. Сюда съезжался по ночам слушать новых поэтов петербургский свет. Стены кабачка были пестро расписаны Судейкиным14, окошки его были наглухо забиты и не пропускали света извне.

Ахматова описывает свое совместное с мужем пребывание в этом кабачке:

Все мы бражники здесь, блудницы,

Как невесело вместе нам!

На стенах цветы и птицы

Томятся по облакам.

Ты куришь черную трубку, —

Так странен дымок над ней,

Я надела узкую юбку,

Чтоб казаться еще стройней.

Навсегда забиты окошки:

Что там, – изморозь иль гроза?

На глаза осторожной кошки

Похожи твои глаза.

О, как сердце мое тоскует,

Не смертного ль часа жду?

А та, что сейчас танцует,

Непременно будет в аду15.

Из этих стихов видно, что Ахматова томилась в этой обстановке шумной богемы, где все проходило, как на сцене, что ей мила была тихая семейная жизнь, которой не хотел или не понимал Гумилев.

И Ахматова тоскует по простой безыскусственной жизни:

Лучше 6 мне частушки выкликать,

А тебе на хриплой гармошке играть,

И уйдя, обнявшись, на ночь за овсы,

Потерять бы ленту из тугой косы.

Лучше 6 мне ребеночка твоего качать.

А тебе полтинник за день выручать

И ходить на кладбище в поминальный день,

Да смотреть на Божью белую сирень16.

Но несмотря на то, что и Гумилев был способен понимать эти переживания, он не откликался на материнские позывы жены, и любовь их осталась бесплодной, о чем с горечью пишет Ахматова:

От меня не хочешь детей

И не любишь моих стихов…17

Но к мужу она относилась с глубоким уважением, отвечающим ее глубокому чувству. Она просит сберечь ее письма, -

Чтобы нас рассудили потомки,

Что отчетливей и ясней

Ты был виден им, мудрый и смелый,

В биографии славной твоей18.

А поэт в то же время писал:

Еще не раз Вы вспомните меня

И весь мой мир, волнующий и странный,

Нелепый мир из песен и огня.

Но меж других единый необманный.

Он мог стать Вашим тоже, и не стал, —

Его Вам было мало или много,

Должно быть, плохо я стихи писал

И Вас неправедно просил у Бога.

И надломленная душа поэта ищет благостного покоя:

Есть на море пустынном монастырь

Из камня белого, золотоглавый.

Он озарен недремлющею славой,

Туда б уйти, покинув мир лукавый,

Смотреть на ширь воды и неба ширь —

В тот золотой и белый монастырь19.

Но не так суждено было закончить жизнь поэту. Остается и у нас только мечтою этот желанный, но не существующий монастырь душевного мира и беззлобия.

В. Обухов

Гумилев и его школа

Примечание редакции. Помещая статью В. Обухова, мы даем к ней добавление о наиболее интересующем нас вопросе: что роднит динамический реализм с акмеизмом и в чем новое течение ему чуждо.

Акмеизм, как отчасти и говорится в статье В. Обухова, явился реакцией против двух главных тенденций символизма: во-первых, против мистики и туманностей, его стремления к непонятному, его «оракульских и жреческих» задач, а, во-вторых, против его увлечения музыкальной, чисто звуковой основой стиха, свободного от смысла и содержания, – стиха, низведенного на роль побрякушки.

В том же смысле, что акмеизм возвращал поэзию «к земле», к реализму, – он родственен нам. Но в сущности акмеисты мало отличались от символистов по своему романтическому отношению к миру. Реально походя к вещам, они все-таки только любовались ими. Они не делали реальных выводов, не будили активного отношения к ним. Для них мир статичен, красота – в спокойствии, в неподвижности. В этом смысле динамический реализм диаметрально противоположен акмеизму. И только поэзия Гумилева в творчестве акмеистов занимает совершенно особое место. Динамичность гумилевского патриотизма, его стихи о войне уже выходят из рамок школы акмеизма. Действенность, волевая напряженность этих стихов Гумилева – бесспорны. Он говорил: «Всякое направление испытывает влюбленность к тем или иным