и мне пришлось к моему большому сожалению, расстаться со своей способностью — таковы были условия пари.

— Ты больше не мог бегать быстрее всех? — уточнила Вика.

— Хуже. Я больше вообще не мог ни ходить, ни бегать. Впрочем, я еще мог летать и плавать. Но это только начало. Я был в отчаянии, и страстно желал отыграться. И незнакомец, поняв это, спросил меня: «Правда ли, что ты летаешь быстрее всех?» Мы вновь заключили пари. На этот раз я был уверен, что не ударю в грязь лицом. Я летел быстрее солнечного ветра, но мой соперник оказался проворнее. Я едва преодолел половину расстояния, когда он уже был на финише. Мой долг был долгом чести, и скрепя сердце я вынужден был расстаться с этой своей способностью. В тот же миг мои крылья исчезли, и, падая, я едва не разбился. Меня спасло то, что я упал в воду. К счастью, я еще умел плавать, и не утонул. Тут-то бы мне и остановиться, но смириться с поражением для меня было равносильно самоубийству. Я не вынес бы такого унижения. Пламя азарта жгло меня изнутри, испепеляя в прах все доводы рассудка, а уязвленное чувство собственного достоинства, честолюбие и амбициозность только подливали масла в огонь.

И в третий раз он спросил меня: «Правда ли, что ты плаваешь быстрее всех?» Я ответил «Правда. Но если на этот раз победа окажется за мной, ты вернешь мне все, что ты отнял у меня!». Он в ответ тихо рассмеялся и кивнул, дав понять, что принимает мои условия. Стоит ли говорить, что и на этот раз удача не улыбнулась мне? В результате я остался ни с чем, а этот конь в пальто, ободрав меня как липку, понял, что с меня больше нечего взять и скрылся в неизвестном направлении. Догнать его я не смог… С тех пор я его больше не видел.

Ни бегать, ни летать, ни плавать, ни даже ползать я отныне не мог. Поэтому я повис в воздухе и висел так очень долго, погрузившись в свои невеселые мысли, охваченный запоздалым раскаянием и строил неосуществимые планы возвращения утраченных способностей.

Но в один прекрасный день я совершенно ясно понял одну очень простую истину: тот, кто имеет какую-либо ценность, станет несчастным, лишившись ее, и поэтому его жизнь полна тревог и волнений. Он живет в постоянном страхе потерять то, чем дорожит, пусть даже он не всегда осознает это. Но тот, у кого нет ничего, на самом деле гораздо счастливее первого — ему нечего терять. У него нет багажа, который нужно холить и лелеять, и оберегать от всякого рода посягательств, вместо этого он волен распоряжаться своей жизнью и своим временем как ему заблагорассудится. Он свободен.

И я стал свободным — с того самого дня, хотя, признаться, я не сразу осознал до конца всю прелесть этого состояния. Сначала я считал себя несчастным страдальцем, потому что сожалел о прошлом и размышлял о будущем. Сейчас же я уже не занимаюсь этой ерундой. Я просто живу — так, как живет капля дождя, падающая на землю, или искра, летящая в хвосте кометы, или вот этот цветок, — он растет себе и растет, и не страдает оттого, что не умеет бегать быстрее всех.

Ребята, затаив дыхание, слушали рассказ Парадокса.

— И что было потом?

— Потом? А ничего. Было много-много светлых и прекрасных дней, наполненных счастьем и наслаждением жизни. Меня называли Парадоксом, но я не расстраивался — потому что теперь ничто не могло испортить мне настроение. И не огорчался из-за того, что я не эльф и не энергет. Я — Парадокс, и я не променял бы свою сущность ни на какие сокровища. Я — лед, разжигающий огонь, я — слезы радости, я — память и забвение, я — гипотеза и теорема. Я — соль, которая кажется сладкой, и пух, который тяжелее свинца. Я — Парадокс.

— А существуют еще парадоксы, кроме тебя? Или ты единственный? — осторожно спросил Максим.

— Единственный? Ты это серьезно?! — Докси расхохотался так, что дети уже стали опасаться, что он лопнет от смеха, — И это говорит мне человек, которому доверили магический Жезл? Да будет вам известно, что нас великое множество. Мы, Парадоксы, так устроены, что можем обитать практически везде — там, где есть Время и Пространство, есть История, а, значит, обязательно будет какой-нибудь парадокс. Некоторые стараются не замечать нас, другие пытаются сделать вид, что мы — всего лишь недоразумение, и притянуть за уши какое-нибудь объяснение, состряпанное на скорую руку, третьи и вовсе сходят с ума, пытаясь докопаться до сути. Люди так устроены — они не переносят, если есть что-то, недоступное их пониманию, и пытаются вогнать это в рамки своего мировоззрения — упорядочить, классифицировать, разложить по полочкам, да еще и бирку наклеить с инвентарным номером. Только мы, парадоксы, это страсть как не любим — когда нас классифицируют.

— Значит, парадоксы есть и в нашем мире? — оживилась Вика.

— А я вам о чем толкую? — риторически заметил Докси. — И в вашем, и в любом другом. Посудите сами, сколько раз вы сталкивались с чем-то, что нельзя было объяснить логически. Но там почти для всех мы — невидимки, лишь очень немногие способны увидеть нас, и то, если мы сами этого захотим. А вот слышать нас могут все — вспомните, доводилось ли вам слышать звуки, природу которых вы не могли выяснить? То-то же.

— Не люблю слышать звуки, когда непонятно, откуда они происходят, — признался Максим.

— А я — люблю, — заявила Вика, — Наверное, мир без парадоксов был бы слишком правильным и скучным. Не хочу жить в скучном мире.

Оазис

Дорога пошла вниз, и вскоре путники увидели узенький каменный мостик, перекинутый через пустое русло. На дне, среди песка и засохшей грязи кое-где сиротливо лежали сморщенные веревочки водных растений.

— Это лето выдалось очень засушливое, — пожаловался Докси, для приличия несколько раз опечаленно вздохнув, — Здесь должна была быть река, но, как видите, от нее ничего не осталось.

— А там, впереди, еще будут реки? — обеспокоенно поинтересовался Максим. — Мы, в отличие от тебя, не можем без воды.

— Да, но они, должно быть, тоже все пересохли. Впрочем, — ободряюще заметил он, взглянув на вытянувшиеся лица ребят, — впереди есть оазис. Идемте!

Озорной ветер пустыни украшал песчаные барханы волнистыми кружевами оборок. Он работал неторопливо, со вкусом, как художник, который пишет холст, но окончательного результата добиться не мог — стремясь достичь совершенства,