– Как некрасиво, – укоризненно заметил я. – Королеве не подобает так вести себя.

Лицо ее разгладилось, она взяла себя в руки.

– Да. Королеве следует быть терпеливой и многострадальной. Как ваша Екатерина. Сначала десять лет ждать обручения. Еще семь лет – венчания. А затем лет шесть терпеть, пока король развлекается с полюбовницей… последней в длинном списке.

– Анна, вы несправедливы. Вам же известно, что остальные…

– Ничего для вас не значили? Почему же тогда вы возились с ними?

– Я не могу…

– Вы не можете ответить? Нет, вам просто нечего сказать!

Она тряхнула длинными густыми волосами и усмехнулась. Мной овладел гнев, сделав меня своим рабом.

– Я отвечаю так, как мне угодно!

Резко шагнув вперед, я крепко схватил Анну за плечи. Узкие, щуплые плечики, лишь тонкий слой плоти защищал ее хрупкие кости. Я ожидал, что она поморщится, но ошибся.

– Ради вас я подверг опасности мое королевство! Разрушил древние устои, поссорился с папой и императором, даже любимая дочь отвергла меня… что же еще могу я сделать для доказательства того, что вы значите для меня больше всего на свете?

Лицо ее по-прежнему хранило отчужденное, самодовольное выражение, и это окончательно вывело меня из себя.

– А вы, однако, не проявили ко мне простой благосклонности… той благосклонности, что дарит возлюбленному любая молочница. Зато имеете дерзость примерять королевские драгоценности!

Взмахнув рукой, я рванул ожерелье на ее шее. Я не удосужился расстегнуть его, нить лопнула, и самоцветы с глухим стуком попадали на ковер. Руки Анны взлетели к горлу. На нежной коже выступил тонкий красный рубец. Она задохнулась от возмущения, но не забывала пристально следить за тем, куда укатился каждый камень.

– Ваше беспричинное буйство свидетельствует о незрелости, – обиженно заявила она, поспешно собирая жемчуга и рубины.

Вскоре она выпрямилась с полной пригоршней сверкающих камней. Однако, взяв ее за руки, я с силой развел их, и драгоценности вновь рассыпались по полу.

– А ваша поспешность говорит о жадности, – парировал я.

Она вызывающе взглянула на меня. Ее красота по-прежнему покоряла меня, но почему-то мое чувство к Анне окрасилось легким оттенком неприязни.

– Вам не удастся больше сдерживать мою страсть, – услышал я собственные слова.

И сказанное мной произошло наяву.

Склонившись, я властно поцеловал Анну. После легкого сопротивления она с внезапной пылкостью обняла меня.

Никогда еще она не порождала во мне столь пламенного возбуждения. Я понял, что та ночь – промозглая октябрьская ночь на французском берегу – подарит мне счастье, которого я дожидался шесть лет… более того, всю жизнь.

Я целовал ее лицо, волосы, шею, грудь. Прижавшись ко мне, Анна дрожала всем телом. Я перенес ее на подушки и меховые покрывала, громоздившиеся у стены возле камина. Наконец-то моя возлюбленная всецело принадлежала мне.

Я не мог ни о чем думать; мой мозг умер, его место занял бездонный источник страсти. Я сознавал лишь, что люблю ее и сейчас она отдастся мне. Все прочие мысли улетучились из моей головы.

Анна была безвольна, но не равнодушна… податлива и уступчива. Зная, к чему приведет мой порыв, она не сопротивлялась. Она приняла случившееся так же, как приняла меня.

Мы соединились, и это обожгло, потрясло меня до глубины души, до экстаза. Где-то внутри меня прозвучал голос: «Отныне ты станешь другим человеком. Со старым покончено». И одновременно казалось, что все только начинается. Я рвался к свету, свободе, парил в райской эйфории.

А потом… наступил неизменный конец. Однако все завершилось удивительно мягко. Спустившись на землю, я почувствовал близость Анны. Она смотрела на меня. Ее глаза сияли новым светом. Она погладила меня по щеке. Обнаженное тонкое тело едва прикрывала меховая полость, лежавшая возле камина. О, Анна стала другой! Знакомым было только лицо, обрамленное длинными волосами. Густые пряди рассыпались по груди, и мой нескромный взгляд не мог проникнуть сквозь их черный шелк.

– Анна… я…

– Ш-ш-ш… – Она нежно приложила пальчики к моим губам, вынуждая умолкнуть, медленно приподнялась и поцеловала меня. – Ничего не говори.

Какой щедрый подарок – позволение молчать, хранить таинство чувств!

Мы долго лежали рядом в полной тишине. Заметно похолодало, огонь в камине почти погас. Я поднялся, собираясь подбросить новых дров. Ее рука вспорхнула легкой бабочкой и остановила меня.

– Не надо, – сказала Анна. – Пусть гаснет. Уже поздно.

Молча одевшись, я покинул ее будуар. Я потерял дар речи, и мне было нечего сказать даже самому себе.

46

Следующие несколько дней во Франции прошли в мелких хлопотах. Я делал все, что надо, хотя мысли мои витали далеко. Я не мог забыть те три часа в будуаре Анны, однако окружил их воображаемой непроницаемой завесой, словно не смел прикоснуться к священным дарам этой ночи. Анну я с тех пор не видел. Даже во время возвращения в Кале она не выходила из своей каюты на нижней палубе и не искала встреч со мной.

После прибытия в Англию мы с Анной не встречались еще пару дней. Она занималась обновлением своих дворцовых покоев и, казалось, монашески избегала общества. Я предположил, что она переживает из-за своего поведения во время нашего пребывания во Франции, поэтому решил убедить ее в том, что ей нечего стыдиться или бояться.

Дверь открылась, и с порога на меня пристально взглянула необычайно красивая, но… незнакомая женщина. Оказывается, я почти забыл ее образ, он лишь изредка, невольно всплывал в моих мечтах. Порой в каком-то помрачении мне хотелось никогда больше не видеть ее. И в то же время я тосковал о ней.

Она тоже смотрела на меня, как на чужого.

– Что вам угодно? – вежливо спросила она.

– Мне угодно поговорить с вами наедине.

Было раннее утро, и она поняла, что я действительно хочу лишь побеседовать.

Она впустила меня в свои покои. Здесь, в Ричмонде, обстановка отличалась скудностью. Лучшие вещи она держала в любимой резиденции на Йорк-плейс.

– Не знаю даже, с чего начать, – выдавил я.

– Начните сначала, – предложила Анна, небрежно опираясь на каминную полку.

Она не переживала и вовсе не боялась нашей новой встречи!

– Да. Сначала, – невольно повторил я. – Сложно объяснить…

– Между теми, чьи сердца стучат в унисон, не бывает сложностей, – легко закончила она за меня.

Я прочистил горло. Ее замечание было редкостным заблуждением. Но это из-за ее молодости.

– Поймите, – начал я, – что во Франции…

Она резко развернулась, ее юбки взметнулись волной и опали.

– Нет уж. Тут и понимать нечего. За исключением того, что я вела себя как дурочка.