— А в рыло ты, значит, получить не боишься? — Миролюбиво поинтересовался Янсен.

— Что вы, ваша милость, — залепетал тот в ответ, — я человек подневольный…

— Что-то случилось? — подошел на шум хозяин заведения папаша Густав.

— У вашего слуги слишком длинный язык, этот господин мой гость и я его угощаю! А если кому-то что-то не нравится, то он всегда может испробовать моего кулака.

— Прошу прощения, господин Янсен, такого больше не повторится, — принялся извиняться хозяин, — сейчас и впрямь появилось много рижской монеты, а люди говорят, что ее не будут брать.

— Кто говорит, какие люди? — заинтересовано спросил я.

Папаша Густав оглянулся и, наклонившись, зашептал нам.

— Почтенные господа, прошу прощения, а только все говорят, что герцог-странник взял Ригу с помощью колдовства одной ведьмы, которую спас от костра. Я, конечно, не верю таким глупостям, однако, Рига не такой город, чтобы взять его с налету. Спору нет, муж доброй принцессы Катарины бравый военный и храбро воевал с датчанами и поляками, но все-таки!

— А при чем здесь деньги?

— А вот это самое интересное, ваша милость, говорят, что ведьма потребовала за сдачу города, чтобы герцог портил монету и таким образом вредил добрым христианам!

— Что за вздор?

— Я тоже так думал, пока преподобный Глюк не помянул в своей воскресной проповеди происки дьявола заставляющего слабых духом христиан портить монету!

— Преподобный Глюк так сказал?

— Ну, не этими словами, но имеющий уши да услышит. А еще говорят, что этот герцог привез огромную кучу серебра и теперь портит его в своем доме, подаренном ему покойным королем Карлом.

— Что, прямо вот так и портит?

— Ну не сам, конечно, а с помощью ведьмы.

— Ладно! Хватит нам рассказывать всякий вздор! — подвел итог разговору Янсен, — я плачу полновесными талерами, а до прочего мне и дела нет.

— Золотые слова, — с готовностью подтвердил папаша Густав, — я всегда говорю всем, не надо лезть в чужие дела и свои будут в порядке.

— А у вашего величества много поклонников, — заметил шкипер, когда хозяин ушел.

— Да уж, — хмыкнул я в ответ, — больше чем я думал. Впрочем, скоро мы покинем этот гостеприимный порт, и пусть местные жители ищут себе другой повод для сплетен. Так что, дружище, держи команду наготове.

— Разумеется. Вы тоже берегите себя и, на всякий случай помните, что в порту всегда стоит шлюпка со «Святой Агнессы». Кто знает, может и пригодится.

Покинув трактир, я двинулся в сторону дворца. Копыта моего коня звонко цокали по мостовой, заставляя немногочисленных прохожих раздаваться в сторону давая мне дорогу. Слова трактирщика давно вылетели из моей головы, уступив место мыслям о Катарине и сыне. Не знаю, можно ли назвать мои чувства к суровой шведской принцессе любовью, но ведь она мать маленького Карла Густава, а этот очаровательный малыш — мой сын. Воспоминания о нем то и дело заставляли меня улыбаться, не замечая никого вокруг. Наконец, я подъехал к дворцу трёх корон и, кивнув страже, собирался въехать внутрь, как мое внимание привлек какой-то человек, очевидно, пытавшийся пройти внутрь дворца.

— Слово и дело, — неожиданно крикнул он по-русски, — слово и дело, государь!

Приглядевшись, я, к своему удивлению, узнал в нем Савву Калитина прижившегося на шведской службе русского студента.

— Ты чего, ополоумел? — Строго спросил я его, — того и гляди стражу до родимчика доведешь!

— Они все одно, по-нашенски не понимают, — отмахнулся он, — беда, государь!

— Говори.

— Слава тебе господи, не отбыл ты с его королевским величеством. А то уж не знал к кому и обратиться. Все набольшие люди, кого знал, с королем уехали, а прочие и слушать не хотят!

— Да чего случилось то?

— Бунт.

— О как! А против кого?

— Против тебя, государь.

— Это как? Я тут вроде как не царь, чтобы против меня бунтовать.

— Не царь, а только попы лютерские на тебя зуб имеют, что ты веру их на Руси вводить не стал. Давно народ мутят, чтобы двор твой разбить, да ведьму, которую ты у себя прячешь, взять. Ждали только, когда король с войском отбудет, чтобы ворваться туда, да обитателей в делах богомерзких уличить. Ну и деньги, какие ты, государь, из Риги привез покою многим не дают.

— Чудны дела твои господи! — Удивился я, — а ты, значит, предупредить решил. Погоди-ка, а тебе какая в том корысть? Ты ведь и сам теперь лютеранин.

— Я верно и нелицемерно служу его шведскому королевскому величеству, — четко проговорил по-шведски Савва, отстранившись, — а вы, ваше величество, супруг его сестры, нашей доброй принцессы Катарины!

— Стало быть, хорошо служишь, — хмыкнул я в ответ, — ладно, а сам-то, откуда о сем деле проведал?

Калитин потупился, но быстро справившись с замешательством, поднял глаза.

— Мне приказали в сем деле участвовать.

— Кто приказал?

— Господин Годвинсон, мой начальник департамента.

— Не помню такого…

— Он хороший друг господина Юленшерны.

— Тьфу ты, пропасть, что за поганая семейка!

— Да, господин ярл питает к вашему величеству неприязнь.

— Угу, аж кушать не может. Но я все-таки не понял, почему ты решил их выдать?

— Ох, государь, мне куда не кинь — везде клин! Чужак я им, как бунт закончится, они меня крайним и сделают. Хотел было с королем на Ригу отправиться, так куда там!

— Хочешь со мной вернуться?

— Прости, государь, не хочу! По сердцу мне порядки и жизнь здешняя.

— И то, что тебя, хотят под монастырь подвести, тоже нравится?

— У нас на Руси, своих не меньше жрут! А тут только я чужак, а дети мои своими будут. С ними так уж не поступят.

— Блажен, кто верует. Но, что теперь-то с тобой делать?

— Не ведаю!

— Понятно, на одно доброе дело решился и то без ума. Стой здесь, я скоро выйду.

Через пару минут я вернулся к незадачливому русскому офицеру на шведской службе и протянул ему бумагу с королевской печатью.

— Держи, болезный.

— Чего это?

— Как чего, королевский приказ, унтер-лейтенанту Савве Калитину срочно отбыть в распоряжение генерал-губернатора Спаре.

— Господи боже, а как, король-то уехал?

— Много будешь знать — скоро состаришься, главное, что с этой бумагой ты можешь прямо сейчас Стокгольм покинуть, и никто тебе слова сказать не сможет. Можешь не благодарить, но вот про планы своих друзей расскажи.