За окнами нависли грозовые свинцовые тучи, первые капли ударились о стекла, и тихо зашумел дождь. Я приоткрыл немного окно, глядя вдаль, где заканчивалась Ирландия и простирались холодные воды Атлантики. Закурил, наполняя легкие «успокоительным». Ливия радовалась, как ребенок, когда самолет летел над зеленым островом, и восхищено охала, фотографируя все подряд, будто в сказку попала. Не знаю, я равнодушно относился к окружающей красоте. В ЛА много зелени, только воздух не такой чистый, как здесь, из-за повисшего над городом смога. Стеклянный дом тоже окружали деревья и океан, но Ирландия наполнена таинственностью и древностью. На нашем пути встретилось множество деревушек, круглых башен и крепостей, которым насчитывалось не одно столетие. Мама часто рассказывала перед сном сказки об этих землях, на которых проживали волшебные создания. Я верил, что существуют добрые эльфы, могучие воины и прекрасные принцессы, далекие королевства и сказочные леса с говорящими деревьями и друидами. В детстве мы верим в чудеса и добро, только взрослея, понимаем, что в сказках добро торжествует и побеждает любовь. Детские наивные грёзы разбиваются, когда ощущаешь на себе всю тяжесть реальной жизни. Стремно, когда не видишь в ней смысла и устаешь…

Дом Арин всегда был здесь, поэтому она вернулась в Ирландию, а мой? Где мой дом? Я затянулся и неспешно выдохнул, следя за стекающими каплями. Дом — это не страна и город, где родился или живешь, а люди, которые всегда ждут: любящие родители, тепло материнских объятий и, полный гордости, отцовский взгляд. Мне некуда и не к кому возвращаться, разве что к воспоминаниям, где я научился жить один, хороня желание любить и быть любимым. Везде чужой, не умеющий отвечать взаимностью. О какой сентиментальной хрени я думаю ни свет, ни заря. Это из-за ночного кошмара столько философии накатило. Я докурил сигарету и прикрыл окно, обращая взор на Ливию, но вместе с шумом дождя услышал тихие звуки фортепиано. Послышалось?

Надел футболку, серые штаны и бесшумно спустился на первый этаж, останавливаясь в проходе гостиной. Арин сидела перед фортепиано, из которого лилась грустная мелодия. Она полностью отдавалась стихии музыки и не видела, что я внимательно слушаю. Минорные ноты проходили сквозь кожу и вызывали безрадостные мысли, пока я смотрел на маму.

Как только она покинула дом, в моих глазах потухла вера. Уже в те времена я играл на публику и даже перед друзьями, того не осознавая, и постепенно становился заложником масок. Маленький Габриэль умело носил на лице обманчивые улыбки, смеялся и веселился. Маленький Габриэль заходил в дом, где стояла гробовая тишина и пустота, кидал рюкзак и становился тем, кем являлся на самом деле. Я окружал себя глухими стенами, через которые перестал просачиваться живой свет. Друзья не виноваты, что не способны видеть сквозь них. Но Ливия сумела обойти защиту и разглядеть того, кто там давно заточен: одинокое существо, не верящее в добро. Жалкое и побитое создание, узник прошлого и человек, лишенный настоящих чувств, который создал в своем сердце склеп, где вместо любви родилась ноющая боль. Мы переносим гнев на людей, которые нам дороги, того не желая. Потому что раны, которые стараемся зашить, используя все методы, время от времени кровоточат и пачкают тех, кто заслуживает лучшего.

Пытаюсь свыкнуться с новыми яркими чувствами, которые рождаются благодаря Ливии, но не знаю, что с ними делать, куда поместить и какое место отвести в жизни, длиною в день. Будто рождаюсь с первым лучом света и умираю, когда темнота накрывает город. Снова и снова… Я могу лишь оставаться честным, но Ливия влюбилась не в того человека. Пока я не выпущу из себя Ад, не сорву кандалы и не разрушу склеп, между нами всегда будет стоять существо, живущее во мне и сеющее неуверенность. Она достойна тепла, а не холода.

— Ох, Габриэль, — волна мрачных мыслей растворилась, взор сфокусировался на удивленной женщине. — Прости, что разбудила.

— Нет, мне не спалось, — я взглянул на камин, где стояли мои детские фото, на которых мы еще счастливы.

— К чайкам надо привыкнуть, — губы Арин тронула слабая улыбка.

«К чайкам, возможно, но не к кошмарам, когда просыпаешься от удушья», — посетила невеселая мысль.

— Почему не спишь? — я скрестил руки и обратил внимание на маму.

— Муза приходит ранним утром, иногда поздней ночью, у нее свой режим, — она тихо засмеялась, чуть наклонив голову.

— Не играл уже тринадцать лет.

Зачем я это сказал? Улыбка исчезла с губ Арин, в глазах появилась печаль и вина. Посмотрел в окно на ярко-зеленый газон, ощущая неловкость. Со вчерашнего дня чувствую себя не в своей тарелке. В Нью-Йорке три года назад, прощаясь, я преодолел одну ступень: простил ее, отпустил детские обиды. После этого, Арин всегда звонила, интересовалась делами, но сделать еще шаг я не смог. Кажется, ноги наливаются свинцом, когда хочу перешагнуть ступень и сократить расстояние. Мы до сих пор чужие…

— Хочешь попрактиковаться? — спросила мама, показывая глазами на фортепиано.

Она всегда брала меня на руки, когда играла на рояле в том доме, поэтому труда не составило параллельно учиться. Отца это бесило. Его лицо перекашивало, когда он видел меня за инструментом. Они сразу ссорились с матерью, а я убегал в свою комнату, не понимая, почему отец недоволен. Я ни разу так и не услышал от него добрых слов. Ни разу. Я вырос не таким, как он хотел, поэтому все, чего удостоился — это ненависть. Когда отец уничтожил последнее напоминание о маме, я перестал играть и быть нормальным ребенком. Моя жизнь превратилась в спектакль одного актера.

— Нет, я пойду, не буду мешать, — звучало двусмысленно, и на лице Арин сразу же отразилось замешательство и безысходность. Черт… Это просто дерьмо. Все же присутствие Ливии помогает преодолеть несуразные ситуации и разряжает неловкую обстановку.

— Габриэль, ты вовсе не мешаешь…

— Я неправильно выразился. Точнее… — я почесал затылок, глядя на разные предметы в комнате, ощущая дискомфорт. — Ладно, я пойду.

— Может, кофе? — Арин привстала и оперлась одной рукой о спинку дивана, глядя с надеждой, которую я не смог игнорировать.

— Хорошо.

— Без сахара, — улыбнулась она, и уголки губ в ответ поднялись.

— Да, без сахара.

Выражение ее лица смягчилось моментально, ушла напряженность и скованность, боязнь. Арин прошла на кухню, я за ней, усаживаясь за стол и наблюдая, как она варит кофе и рассказывает разные факты о деревушке. Слово за слово, и у нас завязался разговор, угнетающая атмосфера постепенно рассасывалась. Сначала говорили о планах, моем графике,