одного преступника, ибо вина на тебе большая, или покайся и вернись к вере отцов и дедов твоих, дабы получить прощение, потому что было бы жалко убивать такого, как ты мудреца, ведь другого, подобного тебе, нет». — «Да будет долгой жизнь царя, — ответил Бузурджмихр, — люди называют меня мудрецом, сведущим и умным, следовательно, ежели я из тьмы пришел к свету, то уже не возвращусь обратно в тьму, ведь я был бы тогда безумцем и невеждой». — «Я велю тебе отрубить голову», — сказал царь. «Судья, к коему я отправлюсь, справедлив; он не потребует свидетельства и вознаградит [меня], а от тебя отвратит милость свою», — промолвил Бузурджмихр. Царь разгневался, как не бывало никогда, и сказал: «Уберите его, покуда я прикажу, что надобно будет сделать». Его убрали.

Когда гнев царя утих, он промолвил: «Этого жалко было бы губить», — и велел посадить его в помещение совсем темное, как могила, и заковать /336/ его в тяжелые железа и надеть на него жесткую власяницу. Каждый день ему давали на пропитание по две ячменных лепешки со щепотью соли и кувшин воды, [Царь] приставил к нему надсмотрщиков, которые прислушивались к каждому его дыханию и доносили царю. В таком положении он оставался два года. Однажды его голоса не услышали, сказали царю. У царя защемило сердце, и он велел отворить темницу Бузурджмихра. К нему привели его близких и родичей, чтобы они заговорили с ним, не ответит ли? Его вывели на свет и увидели в плотном теле с неввалившимися щеками. «О мудрец, — спросили его, — тебя мы видим в грубой власянице, в тяжких оковах, в тесном и темном месте, отчего же щеки у тебя не ввалились, а тело [стало] еще плотней, в чем причина?» Бузурджмихр ответил: «Я сделал себе лекарство из шести веществ и его каждый день понемногу принимаю, вот и остался такой». — «О мудрец, попросили они, — ежели можно, научи нас этому лекарству, дабы когда у кого-либо из нас или друзей наших случится нужда или кто-нибудь попадет в такое же положение, то попользовался бы им». Он ответил: «Первое, я твердо уверовал: все что предопределил господь бог, да славится поминание его, то сбудется; второе: я довольствуюсь приговором его; третье: я надел на себя рубашку смирения, ибо от несчастья нет [лучшего средства], чем терпение; четвертое: ежели я не могу сдержаться, то все-таки не допускаю к себе уныния и нетерпения; пятое: я думаю о том, что у какого-нибудь создания, вроде меня, положение еще хуже этого, [и] я благодарю [создателя]; шестое: я не теряю надежду на то, что пресвятой и всевышний бог каждый час может дать мне избавление. Все, что происходило, и все, что он говорил, передали царю, и царь сказал себе: «Как можно убить такого человека!» Однако, в конце концов, он все же велел казнить его смертью для острастки [других], и Бузурджмихр пошел в рай, а царь в ад.

Я знаю, каждый, кто прочитает, не осудит [меня] за этот рассказ; ибо он не без пользы, и история такими рассказами украшается. Теперь мы снова возвратимся к [нашей] «Истории» *по воле Аллаха и с помощью и руководством его*.

Когда покончили с заключением [в крепость] Бу Сахля Завзани, эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, уединился с ходжой Ахмедом, сыном Хасана, по поводу войскового дивана, кому бы заботиться об этом деле. «Из наших людей, — сказал ходжа, — больше всех подходит Бу Сахль Хамдеви». А эмир [на это] возразил, что мы-де ему пожаловали должность мушрифа [всего] государства и это поважнее. Нет ли, мол, у тебя другого ему подобного. Нужен другой кто-нибудь, /337/ «Других государь [сам] знает, — ответил ходжа, — кого прикажет?» — «Мне нравится Бу-л-Фатх Рази, — сказал эмир, — он ведь несколько лет работал у ходжи». — «Он человек видный, — промолвил ходжа, — хороший и способный, да есть в нем изъян: он все чего-то выжидает, а это дело надобно вести решительно». «Помощники опасливы и медлительны, — заметил эмир, — а когда становятся начальниками и приобретают вес, то работают по-другому. Надо его позвать и посулить ему эту должность». «Слушаюсь», — ответил везир.

Когда он вернулся [к себе], то позвал Бу-л-Фатха Рази, остался с ним вдвоем и сказал: «О тебе был сегодня разговор насчет должности начальника войскового дивана, выбор султана пал на тебя. Я тебя давно уже испытал, эту должность ты выпросил без моего веления и указания, сделав сбережение. От меня, Ахмеда, такие вещи не остаются в тайне. Я бы при всех обстоятельствах просил для тебя это покровительство, но было бы лучше, когда б ты мне говорил все. Теперь пусть будет так, я прощаю. Будь же смелей и веди дело как надо. Но я ни в коем случае не потерплю сбережений и чтобы ты сократил войско, потому что в государстве окажется слабое место, от чего произойдет большой вред. Ежели ты, однако, сумеешь возместить злоупотребления и воровство, совершенные Бу-л-Касимом Кесиром и его помощниками, и вернешь [деньги] в государственную казну, то окажешь похвальную услугу». — «Уже двадцать лет я, слуга господина, состою при нем мустовфием, и он меня испытал и знает как честного человека. Я видел, что происходят злоупотребления и хотел, чтобы о времени везирства господина сохранился какой-нибудь славный след, [поэтому] я сделал сбережение и доложил [о нем] Высокому собранию. Может быть превосходительное мнение [ходжи] меня простит за то, что я не доложил [о сбережении] на усмотрение господина?» — «Прощаю, — промолвил [ходжа], — ступай, эта должность за тобой».

На другой день, в субботу, Бу-л-Фатха отвели в вещевую палату и надели на него халат ариза. Он повязал халат семисотенным поясом, предстал пред лицом [эмира] и отвесил [установленный] поклон. По возвращении его домой придворные и военные вельможи прекрасно воздали ему должное. На следующий день он явился во дворец, принял дела и оказался /338/ человеком проницательным и способным. Покуда ходжа Ахмед был жив, он не решался наибольшие дела, но когда тот помер, он нашел для себя широкое поле и приступил к сокращению войска, а это принесло пребольшой вред. В своем месте я все расскажу.

В это время прибыли письма от осведомителей из Бухары о том, что Али-тегин никак не унимается, говорит вздорные речи и снаряжает рать. Две вещи его особенно сердят: во-первых, что покойный эмир встретился с Кадыр-ханом и что вследствие этого ханское