жила теперь с Ленкой. Дочери еще не было дома. На столе лежала записка: «Мамочка, я ушла надень рождения к Ане Пивоваровой. Буду дома в десять часов». Нина Аркадьевна переоделась в халат, повесила жакет, юбку и блузку на вешалку, присела на кровать, прислушиваясь к тому, что делает Игорь Васильевич в большой комнате. Вот он еще раз протирает фланелевой тряпочкой аккордеон. Попробовал мехи, пробежал пальцами по клавишам. Наконец стал укладывать в футляр. Вот он надел пиджак и снова долго вертелся перед зеркальным трюмо. Как баба, беззлобно подумала Нина Аркадьевна. Вот запер на ключ секретер, где хранились деньги и разные драгоценности, которые Игорь Васильевич в разные времена дарил Нине Аркадьевне. Дарил, но они никогда ей и не принадлежали. «Это на черный день, Нинок», — всегда говорил Игорь Васильевич.

Да и куда их надевать-то, эти брошки да кольца с изумрудами, подумала Нина Аркадьевна, на кухню картошку чистить? Теперь же, после памятного скандала, Игорь Васильевич запирал секретер на ключ и уносил его с собой. Теперь он не доверяет Нине Аркадьевне, а значит, и никому. Нина Аркадьевна вся напряглась и сказала громко:

- Игорь, я решила подать на развод! Сегодня отнесла заявление в районный суд. Думаю, так будет лучше. Мы с Леной будем в этой комнате жить, ну а ты — в большой!

Из большой комнаты не ответили. Стояла тишина.

Видно, Игорь Васильевич перестал одеваться и стоял неподвижно. Слова Нины Аркадьевны были для него неожиданными. В глубине души он полагал, что пройдет время, и они помирятся, время все лечит, хотя когда он вспоминал истерику и драку Нины Аркадьевны на кухне, то вновь и вновь приходил в ярость, но в большей степени не на Нину Аркадьевну, а на поганого пьяницу Степана Егорыча, на эту беспортошную рвань, которая посмела ударить его, работника культурного фронта, музыканта, человека, глубоко и тонко понимающего музыку, человека с абсолютным слухом, как давным-давно сказал про него преподаватель в музыкальном училище.

Слова эти Игорь Васильевич запомнил на всю жизнь, потому что так хорошо про него больше никто и никогда не говорил. И вот он услышал слова Нины Аркадьевны о разводе и молчал, соображая лихорадочно, что же теперь делать, что ответить, как поступить?

- А если я не дам тебе развода? — наконец нашелся он.

- Не глупи. Суд разведет, — ответила из другой комнаты Нина Аркадьевна. — И комнаты разделят…

И имущество…

- Что?! — вздрогнул Игорь Васильевич и вбежал в маленькую комнату. — Ах ты, тварь! Какое имущество?! Которое я горбом наживал! Которое собирал по крохам! А ты сидела дома и задницу себе наедала! Конь як по ночам жрала?! А теперь ты на мое добро претендуешь?!

- Лена твоя дочь? Вот она и претендует, — улыбнулась Нина Аркадьевна. — А работала я или коньяк по ночам жрала — не важно. Имущество, нажитое в супружестве, считается общим и подлежит разделу. Так мне в суде сказали, понятно? Закон такой.

- Я в суде докажу, что ты — пьяница! Алкоголичка! — сжав кулаки и наступая на Нину Аркадьевну, сидящую на кровати, цедил сквозь зубы Игорь Васильевич. — Я ребенка у тебя отберу, понятно? И суд не позволит делить имущество, если тебя признают алкоголичкой! Вот так! Еще тебе скажу: я думал, ты в себя придешь, раскаешься! Поймешь, как подло ты вела себя по отношению к родному мужу!

Нина Аркадьевна едва сдержала улыбку, услышав забавное определение — «родной».

- Все эти дни я надеялся, что ты поймешь — все, что я делал и делаю, — только ради Ленки и тебя! Все, что я копил, зарабатывал, — я зарабатывал для вас! Ты вспомни, какая ты была в Алма-Ате? Голодная и оборванная! Хуже самой дешевой проститутки! Вспомни! Я подобрал тебя! Пожалел! Обул и одел! Драгоценности дарил! А ты! Паршивая неблагодарная дрянь! Не надейся! Никакого имущества ты не получишь! Ни-ка-ко-го!

- На суд вся квартира придет, — улыбнулась Нина Аркадьевна. — Уж они-то скажут, кто ты такой.

- Х-ха-ха! — очень ненатурально рассмеялся

Игорь Васильевич. — Вся квартира! Кто такие? Пьянь и рвань! Уголовные элементы!

- У Степана Егорыча, между прочим, два ордена Славы и куча других орденов и медалей. И он их наденет.

- Степан Егорыч к тому времени будет в тюрьме сидеть! За злостное хулиганство!

- Это еще бабушка надвое сказала, — опять улыбнулась Нина Аркадьевна, хотя внутри у нее все кипело, ее так и подмывало прямо сейчас вцепиться ногтями ему в лицо, вот прямо сейчас! Чтобы удержаться от этого желания, она сплела пальцы рук, до боли стиснула их.

- Будет, будет! — заверил ее Игорь Васильевич. — Один сидит? И другой сядет! А третий сам себе пулю в лоб пустил! Так-то, моя дорогая!

- Ах ты, падаль... — процедила Нина Аркадьевна и вскочила, выставив вперед руки, чтобы вцепиться в ненавистную рожу ногтями, но Игорь Васильевич оказался проворнее — пулей выскочил из комнаты, захлопнул дверь, крикнул:

- Ты пожалеешь! Клянусь, ты пожалеешь! — Он припер дверь тяжелым креслом, затем поспешно оделся, все время оглядываясь — не попытается ли Нина Аркадьевна навалиться на дверь? Затем Игорь Васильевич взял за ручку футляр с аккордеоном, поднял его, еще раз опасливо оглянулся на дверь и вышел из комнаты. Аккордеон был тяжелый, и вообще-то правильнее было бы оставлять его в ресторане, а не таскать через день эдакую тяжесть добрых четыре километра по переулкам, но Игорь Васильевич не доверял никому и очень дорожил немецким аккордеоном. Вот и таскал! Выйдя в коридор, Игорь Васильевич замер — из кухни раздавались подвыпившие голоса, о чем-то спорили. Опять пьянка, подумал Игорь Васильевич, куда только Гераскин смотрит? Не-ет, надо написать куда следует! Крадучись, Игорь Васильевич двинулся по коридору, дошел до распахнутой двери в кухню, остановился. Голоса сделались явственнее, стало слышно, о чем говорят подвыпившие соседи за столом. Они поминали застрелившегося Семена Григорьевича. Зинаида говорила, что для верующего человека — страшный грех кончить жизнь самоубийством. И попы отказываются отпевать такого в церкви, их даже нельзя хоронить вместе со всеми на кладбище.

- Положим, Семен Григорьевич верующим не был, с него и взятки гладки, — отвечал Егор Петрович. — Он был коммунистом.

- Все равно — грех, — упрямо возражала Зинаида. — Всякий русский человек — христианин. Я помню, в позапрошлом году он моей дочке яичко крашеное подарил, значит, верующий был?

- Ой,