потребления почти не увеличилось. Это означало, что разорение крестьянства и коллективизация, изъятие средств из легкой промышленности не покрывали расходы на индустриализацию, и в значительной степени эти расходы покрывались бумажно-денежной эмиссией.

Но увеличение денежной массы в 5 раз почти без увеличения массы товаров в обращении должно было вызвать чудовищную инфляцию. Парализовать инфляцию позволяла та же централизованная система распределения, составной частью которой были продовольственные карточки.

Но централизованная система распределения ресурсов почти автоматически вела к централизованной системе административного управления хозяйством: кто распределяет ресурсы, тот определяет и объем производства. Отмирают хозрасчетные тресты и синдикаты, формируются промышленные наркоматы. Коллективизация подчинила прямому государственному управлению и сельское хозяйство. Централизованная административная система стала всеобщей.

Все это получило идеологическое обоснование. Если в социалистическом обществе не действуют товарно-денежные отношения, значит, не действуют Марксовы законы политэкономии во главе с законом стоимости. Следовательно, объективные законы, независимо от воли людей, действуют лишь в буржуазном обществе, а социалистическая экономика строится сознательно, по плану. Действительно, социалистическая революция не привела в соответствие надстройку с базисом, как это делали буржуазные революции. Социалистическая экономика не сложилась спонтанно в недрах буржуазного хозяйства. Социалистическая революция создала лишь новое государство, главной задачей которого и явилось построение социалистической экономики.

Если закрыть глаза на разорение крестьянства, гибель миллионов людей от голода, на застой легкой промышленности, административная система действовала успешно. Перебрасывая огромные массы людей с лопатами и тачками, можно было действительно сооружать циклопические мощности. Но потом, когда новые производственные объекты начали действовать, потребовались знания, компетенция, а не простые исполнители приказов. Дисциплинарные меры не могли заменить материальной заинтересованности. Участились срывы, аварии. «Вредительство» давало основания усилить репрессии.

Политическая оттепель 1954–1964 гг. не могла не коснуться и хозяйства страны. Однако и здесь наша экономика тянулась в хвосте политики. Обычно изменения в производительных силах определяют перестройку политической структуры общества, у нас же – наоборот, политическая либерализация породила попытки экономических реформ. Это десятилетие представляет целый набор хаотических поисков более эффективных методов, структур управления, но неизменно в рамках командно-административной системы.

Целиком положительным было, пожалуй, только «вторичное раскрепощение» крестьянства, реальное признание его гражданских прав. Робкие попытки введения материальных стимулов в колхозном хозяйстве неожиданно принесли весьма значительные приросты выпуска продукции, производительности труда, породившие неоправданно радужные надежды на скорое вступление в рай всеобщего изобилия. Стали удивляться, что впервые за многие годы, показав крестьянину кусочек пряника и отложив на время в сторону кнут, командная система хозяйствования смогла получить столь мощный допинг, а это вполне соответствует научной теории мотиваций.

Эйфория, увы, была непродолжительной. Н. Шмелев и В. Попов правильно отмечают, что «была использована, по сути, последняя крупная возможность ускорения роста в рамках административной системы, выброшен последний балласт с корабля командной экономики. Больше выбрасывать было нечего, и корабль стал все быстрее замедлять ход».

Реформу 1965 г. те же авторы справедливо называют «косметической». На наш взгляд, она была отнюдь не так безобидна, как это принято считать. Насильственное внедрение в административную экономику показателей прибыли, рентабельности, а в ее теорию искусственное привнесение тех же категорий породили окончательный хаос и там и тут. Как могут «работать» стоимостные категории, когда цена товара складывается не на рынке, а устанавливается органами администрирования экономики по каким-то только им известным колдовским методам? Обратите внимание, это все те же «указные» цены, унаследованные от Петра I.

Не случайно предпринятый последний рывок командной экономики и названный «ускорением» привел к окончательному развалу рынка товаров народного потребления.

Для историка 60-е гг. содержат еще один крайне важный момент. Именно тогда в нашей стране состоялись похороны «экономического человека». Окончательно его добило широкое наступление государства на личное подсобное хозяйство, приусадебные участки – эти лампадки, где еще горел утлый огонек предприимчивости. Идея этой кампании была научно обоснована, так как при прочих равных условиях крупное производство гораздо эффективнее мелкого, а раз так – зачем нужно последнее? Да вот только равенства в мотивах эффективного труда на приусадебном огороде и на колхозном поле не наблюдалось… Но кампания есть кампания, и личные коровы, идеологически обозначенные как «анаХРЕНИЗМ», по меткому, но не слишком культурному выражению авторов популярного тогда фильма «Рогатый бастион», с кровью отбирались у их владельцев, также метко обозначенных «монстрами» и «пережитками».

Сейчас очень много сетуют на «раскрестьянивание крестьянина», на потерю той весомой прибавки, которую давал «личный сектор» к производству продовольствия, но, думается, страшнее было другое.

Тогда окончательно оформилась и широко внедрилась в наше сознание идеология люмпенов, щедрую питательную среду для которой, как мы видели, создавало еще общинное землепользование.

Мудрейший принцип социальной справедливости «От каждого – по способностям, каждому – по труду» хотя и провозглашался повсюду, но в реальной действительности, как в кривом зеркале, отражался так: «Всем сестрам по серьгам».

Уравниловка стала не только тормозом развития экономики, но и привела к тому, что у значительной части населения пролетарская идеология трансформировалась в идеологию люмпенов, от чего так предостерегал Карл Маркс. Люмпенов, ничего не имеющих, но ничего и не производящих, а значит, паразитирующих на обществе, марксизм-ленинизм считает врагами рабочего класса не менее, а более опасными, чем буржуазию.

Ряды духовных люмпенов пополняли представители работников аппарата управления, искусства и литературы, науки и публицистики. Долгие годы материальное стимулирование эффективного труда даже в теории не то чтобы противопоставлялось, но как бы отделялось от морального. Гласность позволила перейти идеологам «непорочной» бедности в открытое наступление. Чего только стоила развернувшаяся в прессе дискуссия о том, морально или аморально иметь в нашем обществе абсолютно честно заработанный, но, увы, высокий доход! Помнится, как тогда один наш талантливый коллега сказал: «Пора нам сплотиться против идеологии люмпенов».

Оживление экономики – самая важная задача сегодня – может быть решена только с появлением, наконец, в нашей стране «экономического человека». За многие годы своего существования затратная, самопожирающая система ведения хозяйства не только породила свою незаконнорожденную, но, тем не менее, родную сестру – теневую экономику, но и выработала социальный стереотип. Честный – значит бедный. Живешь хорошо, в достатке – значит воруешь, как исковеркана была вековая народная мудрость, которая, например, говорит: «Бедный, но честный». Значит, бедность отнюдь не обязательный спутник честности?

Каждый должен определить для себя принцип социальной справедливости, а их всего два: или нет богатых, или нет бедных. Первый – квинтэссенция люмпенидеологии. Это, как мы видели, дорога, ведущая в никуда. Второй – столбовой тракт всей цивилизации.

Но, преисполненные ненависти к бюрократии, не пытаемся ли мы ныне выплеснуть с водой и ребенка? К сожалению, все та же история приучила нас отождествлять власть чиновной охлократии с государственным управлением экономикой вообще.