– Да.

Пруденция отошла с дороги.

– Прощай.

– Я вернусь, Пру, – сказал он и вышел из Дворца.

В реальности Тоби заметил, как капитан замер и как исказилось его лицо.

У Тоби под рукой было копье, он только что поставил его к огню, смазав наконечник. Нелл видела его. Не раздумывая, Тоби схватил копье и швырнул ей, а она вложила его в неподвижные руки капитана.

В эфире проклятье больше всего походило на занавес из толстого черного войлока… или на небо, вдруг превратившееся в черный войлок.

Габриэль стоял на бескрайней равнине чистого эфира. Он был не один. Они с Амицией стояли плечом к плечу, а Дезидерата оказалась у них за спиной.

Проклятье было таким явным, что Габриэль на краткий миг в ужасе замер.

– Я не сдамся, – сказала Дезидерата.

Габриэль смотрел, как чернота приближается. В ней что-то скрывалось. Что-то двигалось вместе с ней. Он умел – в основном благодаря Гармодию – различать в эфире даже самые мелкие детали.

Ему хватило времени проклясть судьбу. И мать.

И восхитительную иронию ситуации – если бы он сумел сообщить матери, что собирается отдать свою жизнь, защищая ее жертву, она бы отозвала заклинание.

И другие вероятные варианты. Полный абсурд.

Ему было нечего терять. Эфир создавал иллюзию движения времени.

– Что вы обещали Господу за мою жизнь? – спросил он у Амиции.

Амиция не смотрела на него.

– Все, разумеется.

– А я всего лишь наложил слабенький приворот.

Она повернулась. Дезидерата хохотала в голос, хотя ее жизнь могла закончиться прямо сейчас.

– Она не зачарована, поверьте мне. Клянусь своей силой.

Габриэль чуть не улыбнулся, как юноша после первого поцелуя.

– Берите мою силу, Амиция. Всю, какую сможете. Не надо меня беречь. Все трое взялись за руки.

– Нет, – сказала Дезидерата, – позвольте мне.

Амиция отвернулась от Габриэля и заговорила:

– In nomine patri…

Она двинулась в темноту, и они пошли вместе с ней, подняв руки.

А потом, прямо в эфире, в руках у него оказалось копье.

Времени не осталось. Времени было слишком много.

Он подумал, что идея войлока сама по себе довольно интересна. Обычно воплощение заклинания было как-то связано с волшебником. И сама природа заклинания сильно влияла на него.

Габриэль задумался, как можно победить гору или войлок.

А потом заклинание загремело в эфирном небе, как летняя гроза.

Габриэль ткнул его копьем.

Когда они столкнулись с заклинанием, оно накрыло все.

Заклинание Шипа походило на крыло бабочки, коснувшееся паутины.

Но Гауз была старым и могущественным пауком, и она тут же поняла собственную глупость и увидела заклинание врага.

Обнаруженный Шип, пробравшийся в глубины ее защиты, мог только нападать. Он втянул ее силу, чтобы поглотить ее. Лишить ее энергии. Души. Мощи.

Гауз рассмеялась:

– Ричард Планжере, больше тебе от меня не нужно ничего? – спросила она голосом опытной соблазнительницы.

Она не стала поднимать щиты. Вместо этого она бросила в него образ – любовный образ, порожденный ее богатым воображением и ее фантазиями, полный запахов и вкусов.

Шип взревел. От этого звука затряслись стены. Солдаты дрожали и вжимали головы в плечи. Его каменная кожа потрескалась, и из трещин потекла жидкость.

Раненый Шип ударил в ответ.

Ее смех замер, когда он убил ее одним могучим ударом. Заклинание рухнуло, как каменный кулак силы, в точно выбранный момент.

Момент оказался неверным. Шип стоял в своем темном Дворце и страшно злился. Он собрал всю свою силу, энергию, которую копил для битвы с ней, и бросил на огромные ворота Тикондаги. Ворота взорвались, разбрасывая во все стороны камни, бетон и опасные деревянные щепки. Не думая о своих Диких солдатах, о галлейцах и пришедших из-за Стены, считающих его союзником, он принялся срывать с небес звезды и швырять их в крепость. Со времен взятия Альбинкирка он стал лучше целиться.

Первый камень грянул в высокую башню, где колдовала Гауз, как кулак Господень, и разрушил ее в пыль. Осталась только немыслимая жара и стекловидная окалина – там, где ее тело уже начало остывать.

Анеас умел достаточно, чтобы почувствовать последний вздох своей матери, и понимал, что это значит. Он стоял во внутреннем дворе, рядом с дверями большого зала, вместе с дюжиной испытанных солдат.

– За мной, – сказал он.

Люди Мурьенов никогда не задавали вопросов.

У графа Западной стены двоилось в глазах, хотя глаз остался всего один. Но граф взялся за оружие, как только ему сообщили о штурме. Когда ворота разлетелись в щепки, он стоял рядом. Его сбило с ног. Пытаясь встать на колени, он понял, что она мертва. Ничто, кроме ее смерти, не могло разрушить чары, наложенные на ворота. Он мог бы заплакать, но времени не было. Каменные тролли уже брели по куче обломков, которая когда-то была башней.

– Старая сука, – сказал он с любовью. И бросился навстречу троллям и собственной смерти со спокойным сердцем.

Габриэль никогда раньше не участвовал в подобной магической дуэли. И Гармодий, видимо, тоже, потому что помочь он не мог.

Копье прорезало проклятье, как тяжелый острый нож – гобелен. С большим трудом. Проклятье скорее рвалось. Мнимый войлок распадался на жесткие волокна, в которых вязло копье. Проклятье тянуло к Габриэлю щупальца – ноги уже были ими опутаны.

Он ударил снова, удивившись, что приходится прилагать точно такие же усилия, как в реальном бою. И тут же позабыл об этом, нанеся третий, самый слабый и бессмысленный удар.

Проклятье одерживало верх.

Ему самому оно вреда не наносило.

Он остановился, указал копьем в сердце проклятья и произнес одно-единственное слово на высокой архаике:

– Дым.

Если Амиция предпочитала заимствовать силу у Господа, он использовал свою собственную.

Проклятье загорелось. Лучше всего оно горело там, куда попало копье.

Нить проклятья проплыла у него перед глазами, вторая полезла в рот, хотя Габриэль продолжал вливать силу в пламя. Он попытался двинуть копьем, но оно застряло. Тысячи черных лент удерживали его.