людях, живущих насилием (последних можно было узнать по засохшей крови под ногтями, порошок которой они оставляли на поверхности мебели, прикасаясь к ней, на бокалах, из которых пили).

Поэтому, когда хозяйка распивочной спросила Анаксимандра, что он может для нее сделать, он не стал сразу говорить о том, что может распознать ее болезнь, или предлагать какие-либо другие услуги. Он предпочел держать свои карты при себе, поскольку очень скоро ему стало понятно, что, по всей видимости, на кону стоит нечто другое – нечто, превышающее выплату незначительного долга.

Поэтому он просто спросил:

– А что вам нужно?

В комнате, оставшейся позади, его коллега Сириус и остальные собирались уходить – и Анаксимандр знал, что, какой бы службы от него ни потребовала хозяйка, имелась и другая, более важная служба, которую он мог сослужить новому хозяину Сириуса. Уходя, Сириус, вероятно, должен был ощущать все это, ведь его чувства были магически расширены до такой степени, о какой Анаксимандр мог только мечтать – способность к речи занимает огромное количество свободного пространства в собачьем мозгу, а у Сириуса подобного препятствия не было, – но все же Сириус не стал передавать ему, что они уходят, и это дало Анаксимандру толчок к дальнейшим действиям: ему хотелось поразить своего компаньона.

Это был новый мир для них обоих, и они оказались брошены в него после долгого и утомительного заточения в купеческом доме, что породило между ними как чувство близости, так и некоторую отстраненность: каждый представлял для другого все пространство знаемого мира и все его предательские ограничения из их прежней жизни. Теперь им представлялась возможность развить свои отношения, а для Анаксимандра – продемонстрировать, что в этом новом спектре возможностей они оба могут получить каждый свою роль как индивидуумы, а также как созависимые агенты. В конце концов, кто знал этих собак лучше, чем они знали друг друга? Кто мог предоставить им поддержку и понимание, столь нужное каждому из них? Но вместе с тем – кто еще мог быть настолько подавляюще знаком, кто мог настолько напоминать якорь, цепляющийся за шаблоны прошлого?

А много ли в мире других волшебных псов? Каковы бы ни были преимущества собачьего существования, в нем имеются и явные препятствия – в первую очередь это естественная недостаточность охвата собачьего ума по сравнению с человеческим, подобная превосходству собачьего ума в отношении кошачьего, или кошачьего по сравнению с мышиным, или мышиного в сравнении с муравьиным, и никакое развитое обоняние не способно это возместить. Пес не может, например, написать поэму, нарисовать фреску или спроектировать здание, поскольку все эти вещи находятся вне сферы его понимания. Не может он и чувствовать себя в полном согласии с миром, который смотрит на него как на существо низшего порядка.

Все эти вещи, мягко говоря, расстраивают и лишают присутствия духа. Поэтому псы должны держаться вместе и помогать друг другу, чем только могут.

Хозяйка распивочной, повернувшись к Анаксимандру спиной, подошла к стоявшему у стены буфету; при каждом ее шаге внутри позвякивали бутылки. Она открыла дверцу, и та тоже задребезжала плохо пригнанным стеклом. В отличие от остальной комнаты на содержимом буфета – бутылках с разлитым в них джином различной степени выдержки – нельзя было увидеть ни единой пылинки; напиток в них был приготовлен только что, у него едва хватило времени, чтобы приобрести наименование «джин», не говоря уже о том, чтобы как следует выстояться.

– Хочешь капельку? – спросила она.

Собаки способны переносить алкоголь – но зачем им это? Человек (очевидно, из нежелания жить собственной жизнью) прибегает к любым возможностям заглушить получаемые от нее скудные ощущения при помощи любых средств, какие попадаются под руку (горячительных напитков, других людей, драк, размножения), лишь бы мир на какое-то время стал для него тусклым, размытым. Пес же – чья жизнь почитается столь малозначительной, что ее применяют для самых тривиальных целей (их разводят ради игорной забавы или выведения потомства, в качестве охранников или украшений дома), не может себе позволить притуплять свои чувства. Они могут ему понадобиться, чтобы обеспечить собственную безопасность; и даже в драке пес предпочтет ощутить боль, нежели совсем ничего. Ведь разве отсутствие чувств не похоже на умирание? И разве, таким образом, притупление чувств не ближе к смерти, нежели любое, даже самое неприятное ощущение? А так как смерть хуже, чем жизнь, то, следовательно, отупление хуже, чем высокая чувствительность, каковы бы ни были обстоятельства.

Однако разве хоть один человек живет подобным образом? Поэтому Анаксимандр с подозрением относился к пьедесталу, на который возвели себя люди и который казался ему попыткой скрыть что-то от мира и самих себя: человек не может гордиться собой и одновременно усердно вычеркивать себя из жизни при помощи бесконечного поглощения крепких напитков.

Ввиду всего сказанного, Анаксимандр не испытывал желания принимать «капельку», предложенную ему хозяйкой, но в то же время не хотел показаться неблагодарным, поскольку понимал, что люди больше всего ненавидят выглядеть незначительными в глазах окружающих. Поэтому он попросил хозяйку налить ему вина в миску, однако намеревался лишь сделать вид, будто пьет его, а в действительности проглотить самую малость.

Хозяйка принесла миску – массивную, глиняную, с потрескавшейся и местами осыпавшейся глазурью; и когда она наклонилась, чтобы поставить миску перед ним, Анаксимандра обдало облаком ее запаха, такого ядреного, что он перебивал даже едкую терпкость налитого напитка. В этом запахе пес отметил ее сходство-по-запаху (в человеческом языке нет подходящего слова для этого ощущения) с двумя мужчинами, копошившимися и шебуршавшими за закрытой дверью слева, за хозяйкиной спиной. Это были, вероятно, ее сыновья, а может быть, племянники; они перешептывались, очевидно, считая свои голоса неразличимыми для пса, но любой пес мог бы расслышать их так же отчетливо, как если бы они говорили ему прямо в ухо. Предметом их беседы был Анаксимандр, и они выражали мнение, что он принадлежал именно к такому разряду существ, какие могли бы «задать жару» человеку, которого они называли Пэджем. Хотя выражение «задать жару» было, несомненно, употреблено в переносном смысле, оно дало Анаксимандру некоторое представление о том, что хозяйка распивочной могла попросить у него в уплату долга.

Кряхтя и держась за поясницу, женщина выпрямилась и вернулась к буфету, где налила себе бокал прозрачной маслянистой жидкости, от которой пахло персиками. Выпятив накрашенные губы, она поднесла к ним бокал и сделала маленький глоток. В этот момент Анаксимандр сказал:

– Правильно ли я понимаю: вы хотите, чтобы я убил Пэджа?

Хозяйка поперхнулась, обдав комнату облаком мелких ароматных брызг, словно пыталась подражать его бывшей