и ленты в волосы, и венок на голову… Хотя девушка и в пути не потеряла темный рутовый венок, только он завял, пока она спала на голой земле… Потому женщины с материнскими сердцами бегали и сносили, кто что мог, каждая с подарками, теснились вокруг шалаша Яргалы и кричали:

— Вот исподница[27] для дитятки! Нате шнурок на шею… А вот сорочка белоснежная и опоясок, как кровь алый…

И бросали приношения под завесу шалаша… Каждая хотела чем-нибудь прислужиться, и все горели любопытством увидеть девушку.

Ровесницы готовились тотчас забрать ее и отвести к огню, к вейдалоткам, чтобы она принесла благодарение Перкунасу и Лайме. А в глубине шатра ревнивая мать все расчесывала дочке волосы, сплетала и расплетала косы, пела и причитала, не желая поделиться дитятком с людьми… Боялась, как бы не пожрали ее взором, не отняли опять.

Банюта смеялась и, подняв руки, гладила старуху-мать по лицу…

— Не бойся, теперь уж не отнимут!

А женщины чуть не силой порывались войти в шалаш.

— Отдавай нам дочку! — напевали они со смехом. — Выведи ее на солнце, покажи на свет!

И пришлось старухе-матери надеть Банюте и белую сорочку, и исподницу, и шнурки, и венок на голову… И с каждой вещью она вздыхала… потому что вот-вот надо будет выйти и поделиться счастьем… И она откладывала и любовалась…

Такой красавицей стояла перед ней Банюта!.. Кое-что сохранилось у нее от детства, но как все приукрасилось!.. Мать целовала руки дочери, поцелуями закрывала ей глаза и повторяла:

— Раскрасавица моя!

А за шалашом незнакомые сестрицы пели и кричали:

— Выходи скорей!

Потом стали дергать за полотнища навесов и покрикивать сердито:

— Подавай нам свою девку!

Старуха в последний раз поцеловала ее в лоб и рукой откинула полог.

Банюта стояла раскрасневшаяся; ее приветствовали громким криком, как царицу… Не осталось у нее ни следа усталости и дорожных треволнений: поцелуи матери смыли все за одну ночь… Она сияла красотой и счастьем!..

Подскочили девушки и схватили ее за руки. Толпой вели ее через поляну к дубу. По пути кучками стоял народ; молодые поднимали ей навстречу руки, старые щелкали языком… Вейдалоты и вейдалотки уже поджидали ее у ворот ограды.

Был тут и красавец Конис в белом опоясании, с блестящим жезлом в руке, и венке из дубовых листьев. Он издали приглядывался к Банюте, а когда увидел ее во всем блеске красоты, то побледнел и задрожал всем телом… Из вейдалоток ни одна не могла сравняться с нею…

На немецком ли хлебе она так похорошела или от тоски по родине? Никто не знал, что обмыли ее и зажгли на щеках ее румянец материнские слезы и поцелуи. Она шла, как распустившийся на рассвете цветок, улыбаясь солнцу…

Все девушки обступили вместе с ней огонь. Вейдалотки вели Банюту, а следом шли вейдалоты и жрецы, и знахари, и даже сам рябой расплывшийся кревуля, опиравшийся на посох… Конис что-то нашептывал ему, а тот слушал и поддакивал, кивая головой.

Весталки обвели Банюту вокруг алтаря и дуба, а гусляры кропили ее водой из священного ручья, обсыпали житом и благословляли.

Банюта шла, как в тумане… позволяла водить себя, сажать и поднимать… Яргала с трудом поспевала за дочкой.

В воротах поджидал ее красавец Конис и не пустил дальше.

— Я к дочери! — закричала старуха.

— Иди сначала к старому кревуле, он хочет поговорить с тобой… Он здесь хозяин и всем распоряжается.

Старуха слегка насупилась, поворчала, однако подошла.

Кревуля стоял в сторонке, опершись о палку и ждал.

— Мать Яргала, — сказал он, — итак, после долгих лет боги вернули тебе дитя…

— Благодарение богам, вернули! — воскликнула Яргала.

— А ты, старуха, думаешь, пожалуй, что они для тебя старались? — спросил жрец.

Яргала ответила удивленным взглядом.

— А для кого же?

— Мы-то знаем, ибо нам открыты божественные тайны, — медленно вещал кревуля, — затем судьба и привела ее сюда, чтобы она здесь осталась. Если бы Лайма хотела отдать дочь тебе, то привела бы ее в твою хату. Ан нет! Велела ей прийти к своему жертвеннику.

Старуха в ужасе застонала. А кревуля постукивал палкой и поглаживал седую бороду, его маленькие глазки внимательно следили за отчаянием матери.

— Такова воля богов, — прибавил он, — твоя дочь должна остаться здесь, вейдалоткой у священного огня. Вот для чего даровали ей боги спасение из плена.

Яргала бросилась на колени. Банюта, стоявшая неподалеку, окруженная подругами, вскрикнула и онемела. С мольбой протягивала к матери дрожащие руки, ибо, едва успев найти ее, вновь осиротела. Вейдалотки велели ей молчать. А старый кревуля, которому трудно было стоять долго на больных ногах, обмотанных тряпьем, присел опять на лавочке под крышкой. Поставил рядом посох, взглянул в сторонку, где стоял рог с медом, пригубил его и продолжал вещать сосредоточенно и важно:

— Вот ты плачешь! А следовало бы благодарить! Нехорошо ей будет, что ли, ходить за святым огнем, всегда чисто одетой и с венком на голове? Что лучшего можешь ты дать ей в жизни? Выдать замуж? На неустанный труд, слезы и заботы?.. А здесь тишина, спокойствие, достаток… Люди уважают, боги благословляют… Всю жизнь пропоет, как пташка…

Банюта, слушая, все более бледнела. Наконец побелела, как рубаха, которую на нее надели… вся дрожала… а глаза закрылись веками, и под ними нависли серебрившиеся слезы… У матери занялось дыхание… Затряслись ноги, и она упала ниц, рыдая… Несколько поодаль стоял кунигас Юрий. Слушал и смотрел. Брови его вздрагивали, сблизились, насупились… лоб покрылся складками… он побледнел… все мышцы напряглись… Он сделал несколько шагов и подошел к кревуле.

— Отче, — начал он с трудом, коверкая слова, — то, что вы сказали, никак не может статься!

Кревуля бросил на него грозный взгляд.

— Да, не может, — молвил Юрий, — я вывел Банюту, спас ее из плена и принес сюда чуть ли не на руках. По праву она моя. Она дала мне слово, как невеста, а я ей. Боги не идут в долю с людьми, а я не уступлю!

Кревуля рванулся со своего сиденья.

— Тихо ты! Извращенный, онемеченный молоколос! Перкун на все имеет право: может отнять девицу, которую уже ведут в дом мужа! Молчи, приблудное отродье!.. Молчи… И не дерзай!..

И вновь упал на лавку.

Юрий хотел еще что-то сказать… Но ворожеи, схватив его под руки, стали тащить назад… Глаза Банюты приоткрылись… она не отрывала их от кунигаса и глядела на него, полная отваги, хоть и сквозь слезы.

Юрий после тщетных усилий вырваться из рук державших перестал биться.

Подошел молодой Конис.

— Никогда еще, — сказал он, —