Все жили в атмосфере ожидания чудес и знамений. Однажды Аллену Коэну, человеку влиятельному, благодаря тому что он работал агентом по распространению кислоты Оусли, случилось увидеть во сне газету, всю покрытую изображениями радуги. Коэн описал свое видение братьям Телин и они согласились, что было бы очень здорово завести такую газету, переливающуюся всеми цветами радуги, которая вместо обычного изложения фактов, то есть газетных репортажей о том, что, где и когда произошло, поставила бы себе целью освещать истинную внутреннюю реальность, сокровенную историю души. На ее создание они внесли несколько тысяч долларов. Так родился «Оракль» («Оракул»).

В пору своего расцвета «Оракль» выходил тиражом в 100 тысяч экземпляров. Его номера, пахнущие жасмином, доходили даже до таких отдаленных столиц, как Москва, где на него подписалась «Литературная газета». Постоянные колонки, озаглавленные довольно затейливо (например, «Великосветский Гуру» или «Сплетни от Бодхисатвы»), вели талантливые обозреватели. «Газетный текст весь кипит и пенится игривой болтовней. Или бьет фонтанами, — писал обозреватель «Эдитор энд Паблишер». — Все сверкает яркими красками и переливается, как мыльный пузырь». И эти мыльные пузыри были вовсе не того сорта, что обычно связывают с журналистикой. Под редакцией Коэна «Оракль» выработал свой особый жанр философского комментария. К примеру, по случаю убийства одного из местных распространителей наркотиков Коэн, вместо того чтобы изложить это происшествие в отделе полицейской хроники, предложил читателю «поэтическое изображение в лицах различных сил, замешанных в этом преступлении».

Если бы Коэну захотелось дать столь же поэтическое изображение в лицах жизни Хэйта, ему, наверное, пришлось бы разбить это действо на различные сцены, соответственно обстановке, в которой они происходили: здесь были бы сцены музыкальные — с рок-группами; сцены сакральные, где были бы выведены кислотные химики вроде Оусли; сцены коммерческие — с участием торговцев из ассоциации ХИП; педагогические сцены, происходившие всякий раз, как встречались где-нибудь двое хиппи, хотя бы это было вполне официальное место вроде Свободного Университета или «Хеппенинг-Хауса»; сцены частной жизни (в любой погожий денек на Холме Хиппи возле теннисных кортов у Золотых Ворот). И венчала бы все это действо своего рода мета-сцена — сцена ритуальная, соединяющая в себе все остальные. Парад Любви преподал хиппи урок: чтобы личностная революция жила и развивалась дальше, ей необходимо выработать свои ритуалы — твердые постоянные формы общения, сплачивающие сообщество воедино. Формы, которые принимали эти ритуалы, зависели от того, какая группа их устраивала. Например, для групп «Chet Helms and the Family Dog» излюбленной формой были грандиозные танцевальные представления. Коммуна «Заговор Любви» предпочитала фестивали — за основу был взят местный земляничный фестиваль, но обработанный в духе хиппи. И были еще диггеры, которые использовали самые разные формы, ни на одной из них не останавливаясь окончательно. При этом целью этих ритуалов всегда было сохранять живую душу революции, не допустить, чтобы ее поглотила окружающая среда. Диггеры были, можно сказать, совестью Хэйта.

Первоначально название диггеров («землекопов») появилось в Англии XVII века, во времена Кромвеля. Так прозвали религиозные общины — коммуны, требовавшие передать им для обработки невозделанные земли (за это их и уничтожили). На Западном побережье первыми диггерами стали актеры труппы, называвшейся «Сан-францисский мимический ансамбль». Они разыгрывали своего рода комедии дель'арте на политические темы и ставили их всюду, где только находилось место для подмостков и зрителей. Труппа привыкла играть на улице, и это, может быть, натолкнуло некоторых актеров на мысль, что для постоянного театра абсурда не найти лучшего места, чем Хэйт.

Прежде всего диггеры заявили о себе серией анонимных плакатов, высмеивающих ароматно-цветочную манию, характерную для многих хиппи. ЛСД и полеты в космос — это прекрасно, говорили они, но при возвращении на землю нам нужно как-то справляться с бытовыми проблемами — растущей арендной платой, скверным питанием и всеми искушениями нынешнего общественного строя, особенно же денежными. «Страсть к деньгам — это болезнь, — проповедовали плакаты диггеров. — Она убивает способность к постижению… Почти все мы с детства подвержены этому заболеванию, но наркотики и любовь могут нас исцелить». Неудивительно, что излюбленной мишенью для диггеров стали коммерсанты из ХИП. «Доколе нам терпеть людей (будь то обыватели или хиппи), перегоняющих свой наркотический транс в наличные?» Они так далеко зашли в своей критике, что даже пикетировали один фестиваль, Первый Ежегодный Театр Любви, только потому, что за вход там взимали плату в 3,5 доллара.

От плакатов диггеры перешли к уличным представлениям: ритуал «Рождение и Смерть», «Новогодний Вопль», «Невидимый Цирк», парад «Смерть Деньгам». Этот последний спектакль изображал траурную процессию: шесть человек с огромными звериными головами из папье-маше несли по Хэйт-стрит гроб, задрапированный черной материей. Зрелище было воистину сюрреалистическое. Со временем, однако, диггеры стали меньше говорить и больше делать. Они устроили в старом гараже некое заведение, которое назвали «Дверь к Свободе» и рекламировали его, таская повсюду огромную желтую дверную раму и приглашая всех желающих «прямо сейчас пройти через эту дверь к свободе». Они открыли «Бесплатный магазин», где «торговали», а вернее, бесплатно распределяли подержанную одежду и хозяйственные товары, запасы которых пополнялись ежедневными набегами на другие кварталы и выклянчиванием по всему Сан-Франциско. И эти товары действительно раздавались бесплатно. Не раз бывало, что какой-нибудь щедрый благотворитель видел с изумлением, как диггеры, торжественно и церемонно приняв от него чек, затем раскуривали им сигареты. А если кто-нибудь хотел «поговорить с вашим руководителем», диггеры неизменно отвечали: «руководитель — это вы!»

Однако самым существенным вкладом диггеров в жизнь Хэйта стала ежедневная кормежка. Каждый день в 4 часа пополудни они привозили в Пэнхэндл на своем грузовичке фирмы «Додж» большие алюминиевые баки из-под мусора с бесплатной похлебкой — результат искусного попрошайничества, доведенного до совершенства еще битниками в пятидесятых годах.

Теперь хиппи, обеспечив себе полноценную еду, по крайней мере раз в день, одежду на плечах и наркотики в карманах, готовы были выйти… на следующий рубеж.

Все, что происходило, неизменно воспринималось, как скрытое указание на этот следующий рубеж. Вспомните ту лихорадку напряженного ожидания, в которой жила община в Миллбруке, когда кастальцам показалось, что вот-вот будет найдена формула для просветления, или то трепетное предвкушение близкого прорыва, которое охватило Ла Хонду непосредственно перед тем, как начались Кислотные тесты — такое же настроение теперь царило и в Хэйте.

И как раз в этот момент снова появился Кизи, воскреснув из мертвых, или, по крайней мере, вернувшись из Мексики, где он провел последние семь месяцев, скрываясь от ФБР в разных курортных городах побережья. Одетый ковбоем, он тайно пробрался через границу в Техас, а затем прямиком направился в Сан-Франциско, где несколько раз появился на публике, чтобы, как он выразился, «посыпать солью раны Эдгара Гувера». Однажды он внезапно навестил свою альма-матер, Стенфордский писательский семинар, и экспромтом прочитал лекцию перед аудиторией будущих писателей, весьма изумленных его появлением, а затем незаметно ускользнул, опередив полицию на несколько минут. Другой раз он пригласил репортера на стратегическое совещание Проказников и объявил на импровизированной пресс-конференции, что он вернулся затем, чтобы передать наказ психоделическому движению И вот в чем состоит этот наказ: кончилось время ЛСД, пора идти дальше, штурмовать следующий рубеж.