было позволено посещать его в госпитале дважды в месяц с продолжительностью свидания полчаса. Это было во время их посещения в середине июля 1950 года, когда он передал им несколько записных книжек со своими заметками и попросил их дать отзыв на них. Это была его последняя встреча с ними. Он умер 23 июля 1950 года в возрасте 67 лет.

Последние фразы его книги звучат как эпитафия: «Живо предстает перед моим взором помещение, в котором проходила Императорская конференция, на которой император принял решение о капитуляции. И я вспоминаю вновь мои тогдашние чувства. Осознавая, что Япония вечна, самое благословенное событие нашего времени — это конец самой ужасной из всех войн, что остановило агонию нашей страны и спасло миллионы человеческих жизней. В этом заключены труды всей моей жизни, и не важно, что выпадет на мою долю».

Генерал Ёсидзиро Умэдзу, образец сурового военного бюрократа, превратился в одночасье в самого узнаваемого, если не самого известного японского солдата во всем мире. Несмотря на то что его имя было неизвестно или забыто теми людьми, которые видели фото церемонии подписания акта о капитуляции 2 сентября 1945 года на палубе американского линкора «Миссури», его облик запечатлелся в их памяти. Он стоит в помятой куртке, ботинках и кавалерийских бриджах и кепи.

Когда пришла его очередь, Умэдзу выступил вперед и расписался на документе о капитуляции от имени императорского Генерального штаба. Он одолжил для этого унизительного действа ручку и, только начав выводить первые буквы, обнаружил, что она не пишет. Фото, на котором Умэдзу изображен на пике своей карьеры, увидели повсюду в мире, и оно стало свидетельством того факта, что японские военные признали наконец свое поражение.

Немногие, наверное, могли бы с большим презрением отнестись к той грязной работе, которую на них взвалили, чем Умэдзу. Для доказательства того, что армия действительно признает поражение, требовался любой военный, который подписал бы документ, не обязательно им должен был быть высокий чин, как предполагал Умэдзу, то есть министр флота Ёнаи.

Когда Умэдзу впервые услышал, что его выбрали в качестве подписанта со стороны вооруженных сил, он заявил протест и сказал, что, если ему прикажут это сделать, он сразу же сделает харакири. Но как и многие его заявления, это было рассчитано только на публику; и он принял на себя выполнение этого почетного поручения после прямой «просьбы» императора. Но это была не только неприятная задача, но и опасная. Умэдзу и другие участники делегации были доставлены тайно и быстро, чтобы избежать попыток покушения на них, в Иокогаму, откуда они отправились на борт линкора.

Позднее он присутствовал на церемонии роспуска Императорской японской армии и был одним из «больших военных преступников», представших перед судом. Он был одним из известнейших офицеров страны и занимал много важных постов в армии: начальника штаба, командующего Квантунской армией, заместителя военного министра, начальника Бюро общих вопросов Генерального штаба, начальника Секции военных дел военного министерства.

Трибунал, судивший военных преступников, признал Умэдзу виновным в заговоре с целью ведения агрессивной войны, так как он имел непосредственное отношение к планированию операций против Китая в 1937 году, разрабатывал планы армии на 1936 год и план мобилизации 1937 года, которые, по заявлению суда, стали главными причинами Тихоокеанской войны. Умэдзу был приговорен к пожизненному заключению. 8 января 1949 года, в возрасте 67 лет, он умер в тюрьме Сугамо от рака. У него остались сын и дочь.

В отличие от Того, «белого слона», адмирал Мицумаса Ёнаи остался в кабинете Хигасикуни на посту министра флота, он был единственный из правительства Судзуки. Этот факт говорил о многом. Это означало, что действия на флоте Ёнаи имели одобрение властей и что он твердо следовал своему курсу в политике. В самый мрачный период истории страны он не изменил своим убеждениям. Таким он и продолжал оставаться в новой нарождавшейся Японии.

Ёнаи была поручена ликвидация Императорского флота, занятие крайне неприятное для любого кадрового моряка. Его обращение в конце 1945 года к морякам было искренним, как обычно: «С началом войны именно военно-морской флот показал свою верность и, не щадя сил, храбро сражался. Но в итоге мы не смогли выполнить пожелания императора…Я чувствую ответственность за эту неудачу не только перед императором, но и перед всей нацией».

Стоит заметить, что Ёнаи не был расположен сделать харакири из-за того, что флот тоже нес ответственность за поражение. И кроме того, союзники не предъявили ему обвинения в военных преступлениях. В этом он был чист перед ними. Как он выразился: «Я продолжаю считать до сегодняшнего дня, что основной военный план не соответствовал реально сложившимся обстоятельствам и нашей военной мощи. Я полагаю, что его вообще не следовало принимать, и я могу твердо заявить, что, если бы я в то время был премьером, мы бы не начали эту войну».

Несмотря на предсмертную просьбу Анами к Такэсите убить Ёнаи, адмирал выжил. На него никто не покушался: ни упертые сторонники Ониси, ни горячие головы, такие как Такэсита, в армии. Есть что-то монументальное в облике человека, который выше своих соратников и в физическом, и в моральном отношении, в таком как Ёнаи. Прямота и мужество этого человека были достаточны для того, чтобы возможные убийцы еще до того, как совершить покушение, прежде дважды бы подумали об этом.

Ёнаи, покончив с делами на флоте, сосредоточил свое внимание на Хоккайдо, северном слаборазвитом японском острове. Совместно с другими энтузиастами он начал разрабатывать планы развития этой «новой» земли. Но 20 апреля 1948 года на 68-м году жизни он умер от воспаления легких. Его жена пережила его; у них было три дочери, два сына и много внуков.

Адмирал Соэму Тоёда, начальник штаба флота и член кабинета Судзуки, был привлечен Ёнаи в качестве помощника к важному делу — завершить войну. На встречах «Большой шестерки» и на двух Императорских конференциях Тоёда зачастую действовал так, словно он был сторонником продолжения войны. Все же Ёнаи терпел прямое противодействие Тоёды его намерениям. Почему?

Это трудно объяснить, но особую роль в общении играет такое понятие, как харагэй: не всегда любое высказывание надо принимать за чистую монету. Коллеги часто превратно толковали его поведение. «Некоторые люди могут упрекать меня в трусости и нерешительности, — говорил адмирал. И продолжал: — По-видимому, министр флота недоволен моими неожиданными действиями. Но меня нисколько не задевает эта критика. Я твердо знал, что на тот момент не мог поступить иначе».

Он дает нам яркий пример, что