Но он уже ей явно разонравился. Она закрыла книгу и положила ее на ночной столик.

— И это все, что ты можешь сказать о Рабле? — ехидно спросил я. — Ведь ты будущий филолог!

— Но сейчас не семинар по истории литературы.

— А разве ты пытаешься думать только на семинарах?

Взяв книгу, я подошел к окну. Перелистал ее. Она была иллюстрирована рисунками Доре.

— С какой ноги ты сегодня встал? — спросила она, по-прежнему лежа в постели.

— Не помню. И во всем наверняка виновата эта проклятая метель.

Я отвел взгляд от книги и стал смотреть в окно на университетский парк. По полярному ландшафту, окружавшему Эрика Густава Гейера, ковыляла фру Эллен. А Гейер стоял, заложив руки за спину, прямой и невозмутимый, как всегда. Только на голове у него появилась белая шляпа.

— Иди садись, — сказала Ульрика. — Ты что, прирос к окну?

— Где старик? — спросил я.

Все пространство между университетом и Густавианумом превратилось в бескрайнюю белую пустыню. Среди этой бескрайней белой пустыни фру Эллен казалась маленькой черной точкой. Она двигалась в направлении на юго-восток. Еще несколько секунд — и она исчезнет.

— Я не люблю, когда ты называешь папу «стариком»!

— Ты сама так его называешь.

— Я — совсем другое дело.

Я положил книгу на ночной столик и сел рядом. Она прижалась ко мне и обняла меня за шею.

— Где старик? — упрямо спросил я.

— В Юридикуме, — ответила она и поцеловала меня. Я поцеловал ее. Она прижималась ко мне все сильнее.

— Он не вернется раньше полудня, — сказала она.

— Мне бы не хотелось, чтобы старик вдруг ввалился сюда, когда я лежу в постели с его дочерью, — сказал я. — В отличие от тебя я еще сохранил способность смущаться.

— Ты меня любишь? — спросила она.

— Неужели ты не слышишь, как нелепо это звучит? — возмутился я.

Но Ульрика была упряма.

— Я еще не уверен, — сказал я.

Но что проку в словах?

Прошло больше часа, пора было подумать и о желудке. Ульрика приготовила яичницу с ветчиной, поджарила хлеб и сварила большой кофейник крепкого черного кофе. Мы сидели в библиотеке, ели и слушали музыку. На проигрывателе медленно кружился диск Яначека.

— Старик, конечно, убежден, что Манфреда отравил Герман Хофштедтер, — сказала Ульрика, порхавшая по комнате в черно-белой пижаме. — Он все утро висел на телефоне. Болтал со стариком Юханом, и с Эриком Бергреном, и с тем парнем из Лунда… Как его зовут?

— Йоста Петерсен, — сказал я.

— Он просто ожил и воспрянул духом, — продолжала она. — Только притворяется, что ему жалко Манфреда. А на самом деле благодаря этой «ужасной истории» он помолодел на десять лет! Честное слово…

— А мама, разумеется, считает, что Манфреда убил Хилдинг Улин? — спросил я.

— Ты абсолютно прав. Кстати, всех тех, кто сидел вместе с Манфредом, когда его отравили, сегодня собирают на какой-то следственный эксперимент в «Альму». И там же всех допросят.

— Я тоже был во вторник в «Альме». Где-то около полудня. Но не заметил ничего подозрительного. — Я отпил глоток кофе. — Кому могла понадобиться смерть Манфреда Лундберга?

— Кому-то, видимо, понадобилась, — фыркнула Ульрика. — И это может быть любой из них. Ведь все они метят на профессорскую кафедру.

— А как ты думаешь?

— Я вообще ничего не думаю. И ничего не могу думать, потому что ничего не знаю… Я знаю лишь, что на моих глазах Манфред переселился в лучший мир. Знаю, что я, как и все остальные, считал причиной его смерти больное сердце. И ни у кого не было никаких оснований сомневаться в этом. Ведь харофин вызывает паралич сердца или что-то в этом духе.

Я замолчал и сделал еще один глоток. Прекрасный крепкий кофе.

— А потом является Эрнст и заявляет, что Манфреда отравили и сделал это кто-то из коллег, с которыми он сидел во вторник за одним столом в «Альме» перед самым семинаром.

— Ты подозреваешь и старика Рамселиуса? — спросила она.

— Я подозреваю всех.

— Но не мог же Эрнст убить его! Ты только посмотри на его маленькие белые руки, — сказала она.

— У Марты Хофштедтер руки еще меньше, — возразил я. — Но вовсе не обязательно иметь большие руки, чтобы бросить в чашку с кофе капсулу харофина. Обязательно нужна только серьезная причина это сделать. И если человек угощает ближнего смертельной дозой яда, значит, такая серьезная причина действительно существует. А руки выполняют при этом лишь сугубо технические функции… И когда найдут мотив убийства, найдут и убийцу.

— Если Хилдинг Улин растратил деньги благотворительного общества, у него, возможно, был такой мотив, — прикинула Ульрика. — Ведь Манфред собирался нагрянуть туда с ревизией.

— Ты говоришь совсем как мать, — заметил я. — Нет никаких данных, что Хилдинг брал деньги из кассы.

Ульрика была явно разочарована моим ответом.

— А, кроме того, я не верю, что Хилдинг вообще мог кого-нибудь убить, — добавил я.

— Откуда такая уверенность?

— Да нет у меня никакой уверенности, — отмахнулся я. — Просто я немного знаю Хилдинга. И чувствую, что он не убивал.

В комнате по-прежнему звучала музыка Яначека. Я встал и немного приглушил звук.

— Мне кажется, что и Улин, и Герман Хофштедтер могли бы совершить убийство, — сказала Ульрика. — И Марта тоже могла бы.

— Тебе виднее, ты же лучше их знаешь!

— Во всяком случае, лучше, чем ты, — парировала она.

— Естественно. Ты чуть ли не выросла вместе с ними. И, конечно, знаешь, что от каждого из них можно ожидать.

— Иногда ты бываешь чертовски забавен, — заметила она.

— Это получается само собой.

Некоторое время мы сидели молча.

— Если бы я воспользовался твоим методом расследования, то поставил бы на Эрнста Бруберга и Эрика Бергрена, — сказал я. — Я уверен, что ни Хилдинг, ни Герман Хофштедтер Манфреда не убивали. Но, может быть, Марта…

— Ты сам начал это дурацкое расследование, — возмутилась она. — И почему-то уверен, что Хилдинг не мог убить Манфреда!

— Все это чепуха и бессмыслица, — взорвался я. — Ну, разве я, скажем, мог бы убить человека?

— Уверена, мог бы, — кивнула она.

Бушевала метель. Когда около шести вечера в четверг я отважился выйти на улицу, ветер немного стих. На Эфре-Слотсгатан, возле Кампхаве, сугробов не было, но едва я стал переходить улицу к университету, как чуть не утонул в снегу. Снег набился мне в галоши, в ботинки, за отвороты брюк.