— Линдстрем, — поправила его фру Эллен. — Но у нее столько дел! Она взяла на себя слишком много обязанностей.

— Не у нее одной есть обязанности! — проворчал старик.

Разговор, естественно, прервался. Секунду я наслаждался наступившей тишиной. Потом я же сам ее и нарушил.

— А кто такой этот Бернелиус? — спросил я, делая вид, что меня это страшно интересует.

— Андреас Бернелиус жил в XVIII веке в Упсале и был большим знатоком права, — пояснил старик. — Его брат получил дворянство, но поскольку его самого королевская милость обошла, а дочь вышла за простого торговца, он с горя завещал все немалое по тем временам состояние благотворительному обществу для оказания помощи незамужним дочерям профессоров права недворянского происхождения. Поскольку незамужними у нас, слава Богу, остается не так много дочерей, с годами в распоряжении общества оказались довольно солидные средства.

— Значит, Манфред Лундберг был там ревизором?

— Вот именно, — кивнул старик. — А секретарь факультета Хилдинг Улин — казначей.

— Да, я немного с ним знаком, — сказал я.

— Ревизия была просто необходима, — заметила фру Эллен. — Ваш Улин — довольно подозрительная личность. Я слышала, он замешан во всяких неблаговидных делишках.

Она поджала губы. Подобная мимика была чревата для ее внешности самыми опасными последствиями, ибо старость давным-давно стала для нее свершившимся фактом.

— Полагаю, что всей этой бесценной информацией тебя снабдила фру Линдквист? — спросил неугомонный старик.

— Линдстрем, — упрямо поправила его жена и сразу перешла в контрнаступление. — Это ни для кого не секрет, и меня удивляет, что ты ничего не слышал. Ведь теперь тебя ничто так не интересует, как сплетни.

Несколько секунд в комнате было совсем тихо, только снег шуршал по стеклам.

— Хилдинг ведет совершенно беспорядочный образ жизни, — продолжала фру Эллен. — Он живет в большой вилле в Кобу и тратит куда больше, чем зарабатывает. Я ничуть не удивлюсь, если в один прекрасный день разразится скандал. Ведь он разъезжает в роскошных машинах!

— Ничего нет удивительного в том, что иногда он не прочь пошалить. Но отсюда вовсе не следует, что он нечестный человек. Хилдинг такой приятный малый! Ты уже забыла тот великолепный обед, который он устроил в ноябре? И теперь я с нетерпением жду субботнюю вечеринку. — Старик причмокнул и стряхнул пепел с сигары.

— Думаю, после трагедии с Манфредом никакой вечеринки не будет, — заявила его жена.

— Возможно, он и приятный малый и к тому же устраивает великолепные обеды, но отсюда вовсе не следует, что он честный человек, — ехидно заметила Ульрика.

— Этого я тоже не утверждаю, — признал старик. — Но если я правильно информирован, он получил приличное наследство.

— Он бросает деньги на ветер, — не успокаивалась его жена.

— Незадолго до Рождества у него была какая-то история с Мартой Хофштедтер, — вдруг вспомнила Ульрика.

Услышав это, старик сразу оживился. Он весь подался вперед и с изумлением воззрился на дочь. Казалось, глаза его выскочат из орбит.

— Да что ты говоришь! — воскликнул он. — Что же ты раньше молчала? Я ничего об этом не знал. Хилдинг и Марта!

— Но это дело прошлое, — возразила Ульрика. — Во всяком случае, насколько мне известно. Теперь она, кажется, с Гренбергом. Он филолог.

— Что ты говоришь! — снова повторил старик.

Марта Хофштедтер пользовалась репутацией женщины довольно легкомысленной. О ней рассказывали самые невероятные истории. О таких женщинах, как Марта Хофштедтер, всегда рассказывают самые невероятные истории. Как-то я встретил ее на одном званом обеде, и мы мило побеседовали о французской и итальянской комедии.

Кто-то позвонил в дверь, и Ульрика пошла открывать. Вернулась она с крупным здоровым парнем в спортивной куртке.

— Да это же Йоста! — вскричал старик. — Как хорошо, что ты пришел.

— Здравствуй, Йоста! — хозяйка улыбнулась. — Милости просим.

Йоста был круглолиц и розовощек. Не хватало только яблока во рту, чтобы из него получился настоящий рождественский поросенок. Он подошел ко мне и протянул руку. Я встал. Это было мощное рукопожатие.

— Это Турин, наш студент, — представил меня старик. — Изучает право. Когда-нибудь вам все равно пришлось бы познакомиться.

Йоста Петерсен опустился в кресло и вытер лицо большим красным носовым платком. Он пыхтел и сопел.

— Жуткая погода. — Он взял чашечку кофе и понемногу отошел. — Ужасно нелепая история вышла с Манфредом, — сказал он, покачав большой круглой головой.

Вид у него был действительно расстроенный.

— Какая бы она ни была нелепая, но тебя сделала профессором, — заметил старик.

Эту шутку Йоста Петерсен не оценил. Зато он весьма высоко оценил заслуги Манфреда Лундберга перед наукой.

— За эти месяцы я довольно хорошо его узнал, — сказал Йоста печально. — И считаю, это был большой ученый. Что же касается профессуры, то у меня же есть кафедра в Лунде.

Последнее замечание было ответом на выпад старика. Но тот не собирался сдаваться.

— Ты хочешь получить кафедру здесь, в Упсале, — спокойно возразил он. — Ты сам говорил об этом. Разве не помнишь?

— Я не могу помнить все, что говорю, — отмахнулся Петерсен.

— А я все запоминаю, — упрямился старик.

После того как он воздал должное своей превосходной памяти, воцарилось тягостное молчание. Ни у кого не было особого желания развивать тему. Правда, фру Эллен попыталась завести разговор о погоде, но авторитетным в данном случае могло быть лишь суждение Петерсена, который только что был на улице, но он предпочитал говорить о своем покойном друге.

— Я и не знал, что у него так плохо с сердцем. Бедный Манфред, наверное, слишком много работал! А вид у него был вполне здоровый. Во всяком случае, мне так казалось.

Снова позвонили. Ульрика пошла открывать. Пришел Эрнст Бруберг, и Ульрика провела его в библиотеку. Я подумал, что скоро здесь соберется весь юридический факультет. Эрнст Бруберг остановился в дверях и слегка поклонился. Он довольно хилого телосложения, и, если не будет следить за собой, через несколько лет начнет сутулиться. В его внешности было что-то аристократическое — породистое бледное лицо, строгий костюм. Я слушал его лекции на подготовительном курсе, а потом познакомился с ним поближе на одной вечеринке, где он был чуть-чуть навеселе и даже перешел со мной на ты.

Лицо у него было мокрое от снега, и он вытирал его рукой.

— Так это же Эрнст! — сказал старик. — Как хорошо, что ты пришел.

— Здравствуй, Эрнст! — воскликнула хозяйка. — Милости просим.

Эрнст поздоровался, но садиться не стал.