– Теперь он ищет у меня защиты от Владимира! – яростно воскликнул слепец, сжимая в кулаках шкуру на ложе. – У меня, которого почти убил, похоронил заживо! Живой просит мертвого оградить его от праведного возмездия! Отчего он раньше не подумал, что ему не избежать заслуженной кары? Мономах пройдет через его грады мечом и огнем, иссечет его людей, прольет кровь неповинную за вину Давыда. И он думает, будто я избавлю от этого?! Не могу поверить, что изуверство его простирается до такого предела…

Излив гневную горечь, Василько ощупью натянул сапоги, встал. Вытянул вперед руки, шагнул к столу, нашарил кружку с водой. Пролив на себя, сделал несколько жадных глотков. Тем же способом вернулся, опустился на ложе.

– Мне даже нечем подпоясать рубаху, – неожиданно рассмеялся он. Это был злой смех над собой, своей беспомощностью и обездоленностью. – Давыд все у меня отобрал. Жизнь мою и честь отнял. Что мне ответить ему?

– Твои слова были, что можешь послать гонца к князю Владимиру, – сказал Добрыня.

– Не говорил я этого. – Василько глубоко задумался, сложив руки на коленях. Голову он держал прямо, и потому казалось, будто внимательно к чему-то прислушивается. Но из-за двери и со двора не доносилось ни звука. – Давыд придумал эти слова за меня. Сказал, что даст мне свободу в обмен на грамоту к Владимиру?.. А кого же я пошлю с грамотой, если моих бояр Давыд не пускает ко мне?.. И зачем дает мне свой город, если по весне собирается захватить мой Теребовль и всю мою волость? Знаю это от его отроков. Он запретил им говорить со мной, но иногда я слышу, как они разговаривают на дворе. Лукав Давыд, и не хочу ему верить. Только на Бога теперь надеюсь… Как зовут тебя, боярин?

– Не боярин я. А зовут здесь Василием.

– Здесь? – губы князя дрогнули. – Значит, в иных местах тебя зовут иначе? Ты не из дружины Давыда, – догадался он. – Тогда кто ты?

– Можешь звать меня Медведем, князь, – смутился Добрыня. – Не ошибешься.

Василько помолчал.

– Хорошо, Медведь. Теперь слушай. Грамоту Владимиру писать не буду. У меня тут и печати своей нет – откуда Давыд взял, что могу запечатать письмо? Не думал ли он подменить мою грамоту подложной, если в письме ему что-либо не понравится? Такой возможности ему не дам… Правда ли, Медведь, что Владимир воюет ныне со Святополком? – вдруг спросил слепой.

– Когда я уходил из Киева, князь Мономах и черниговские князья подступили к городу с войском.

– Так ты из Киева, – промолвил Василько с долей разочарования. – Окаянному Святополку служишь?

– Кому понадоблюсь на честное дело, тому и служу, – спокойно ответил храбр.

– Где ж тут честь – Давыда покрывать?.. – вздохнул князь. – Ладно, Медведь. Я готов послать к Владимиру своего мужа, чтобы он не мстил за меня Давыду, не проливал напрасно кровь своих дружинников. Потому что это мое дело – воздать моему палачу. Если сумею – отомщу, не сумею – на Бога возложу… Только никого иного не пошлю к Мономаху, кроме моего боярина Кульмея. Слышал я, что он приезжал, но Давыд не пустил его ко мне. Может, и сейчас, он где-то неподалеку. Ступай и сообщи об этом Давыду. А если Кульмей в Теребовле, то пускай пошлет гонца и призовет его ко мне.

Князь лег на свое убогое ложе, уставив пустые глазницы в потолок. Добрыня подождал, не скажет ли еще что-нибудь, но Василько словно позабыл о нем. Губы князя шептали молитву, а душа, которой не нужны телесные очи, зрела, быть может, совсем иные обители, нежели тесное узилище.

Добрыня бесшумно покинул клеть. Сторожившие отроки затворили замок на двери. Улан, залегший на постель, спросил, зевая:

– Уговорил?

Медведь взял меч и пошел, не ответив. На дворе стало светлее от присыпавшего землю снега. Здесь Добрыню ждал с огнем кметь, позвавший его в хоромы к боярину.

– Мне к князю, – возразил храбр.

– К боярину, – настаивал отрок. – Так велено.

Медведь подумал, что князь и в самом деле теперь уже, верно, видит третий сон. Да и самому Добрыне давно хотелось забраться в берлогу и греть бока одеялом из шкур. Он решил, что скажет боярину Вакею об исполненном деле, передаст просьбу Василька и на том его служба волынскому князю кончится.

Однако в горнице, куда Добрыню привел отрок, его встретил не воевода Вакей. У стола со свечой сидел боярин Туряк. Перед ним стояло блюдо с запеченой птицей и корчага. Туряк, утомленно согнувший спину, снуло жевал и на Добрыню едва повел глазами. Оба молчали.

– Ну что там теребовльский? – наконец проговорил Туряк без интереса и уронил обглоданную кость в блюдо.

Добрыня нехотя пересказал слова пленника. После разговора со слепым он понимал, что волынский князь хитрит и с ним, и с узником. Обнаружить пределы этой хитрости ему было не под силу, а обличать князя перед боярином, посвященным во все его лукавства, казалось лишним.

– Кульмея ему, – раздумчиво повторил Туряк, ковыряя длинным ногтем между зубами. – Нету здесь Кульмея, убрался обратно в Теребовль. Дотуда двести верст. Два дня туда, два – обратно. За четыре дня Мономах может из Киева до Волыни дойти.

– Дружина за седмицу не дойдет, – поспорил Добрыня.

– Как бегает по Руси Мономах, ведомо, – покривился Туряк. – Дружине роздыху на путях не дает. От него только Всеслав Полоцкий мог убегать. Но Всеславу недаром волхвы служили, и чародеем его не попусту зовут. Только грады свои унести с собой от меча Мономаха он не мог…

Боярин налил из корчаги в кружку пива, омочил в ней длинные усы. Смотрел на Добрыню – сквозь, не видя.

– Пойди снова к теребовльскому, – промолвил он, выхлебав половину и отставив кружку. – Скажи, что нет здесь Кульмея…

– Почему б тебе, боярин, самому не пойти, – хмуро перебил Медведь.

– Взялся князю послужить, так послужи до конца, Василий, – усмехнулся Туряк.

Добрыня насупил брови сильнее.

– Всего-то попытай его, не согласится ли вместо Кульмея послать к Мономаху того чернеца, что пришел с тобой, – миролюбиво молвил Туряк. – Нестор, кажется, его имя? А то что он здесь шатается меж дворов. Князя только злит.

– Про то и у Нестора надо спросить – согласится ли.

– Спросим, – покивал Туряк. – Но ты сперва у Василька все ж узнай. Может, еще и не о чем будет чернеца спрашивать.

– Ладно, узнаю, – буркнул Медведь.

Развернулся и пошел.

Меч он без слов положил на лавку в сторожевой клети. Вместо свистевшего во сне Улана дверь темницы отпирал всклокоченный Невзор.

Узника Добрыня обнаружил в том же положении, в каком оставил. Князь все еще не спал. Вместе с храбром в клеть проник безъязыкий холоп.

– И хотел бы закрыть глаза, да не получается, – встретил Василько Медведя тоскливой шуткой.

– Не хочет Туряк за твоим боярином посылать.