– Тили-тили тесто… – донесся со стороны смех отрочат.

Забава, насладившись поцелуем до головокружения у обоих, отпустила поповича. Засмеялась его ошеломленному виду.

– Слаще ли мой поцелуй, чем ее? – спросила она требовательно, пряча озябшие руки в меховой рукавишник.

– Кого?

– Волочайки Апраксы! Небось она в латынах научилась искусно бесстыдничать. А у нас-то на Руси любовь жарче и уста горячее!

– Да не целовал я ее, – в сердцах сказал попович и спрыгнул с подножки.

Забава Путятишна всколыхнулась, будто ее подбросило на ухабе, взметнула белую руку и звонко смазала ею по щеке поповича.

– А кто позволил тебе срамить меня, боярскую дочь, перед киевской чернью?! – гневно зазвучал ее голос. – Я не потаскуха, чтоб меня посреди улицы зацеловывать!

Упав на сиденье, она велела вознице гнать. Сани сдернулись с места.

– Дура! – крикнул ей вслед княж муж.

Нестройное посмеиванье отроков из сторожи переросло в дружное гоготанье. Цыкнув на них, Олекса взлетел в седло и поехал искать боярина Воротислава Микулича, чтобы просить у него службы.

21

В сенях протопали чьи-то сапоги, в дверь клети затарабанили кулаком. Добрыня, собиравшийся лечь и уже снявший рубаху, тронул задвижку. На пороге увидел двух оборуженных княжих отроков.

– Князь Давыд зовет тебя, Василий, – промолвил один, уставясь на густо-шерстистую грудь Добрыни. – Хочет говорить с тобой.

– А спать князь не хочет? – проворчал Медведь и стал натягивать рубаху.

Подпоясавшись и обувшись, натянув кожух, он подумал, пристегнуть ли к поясу меч. Этот род оружия он недолюбливал, но с палицей являться в княжьи палаты нелепо, а вовсе без оружия срамно для мужа. Однако Добрыня думал не о чести, а о том, что в ночном приглашении князя есть что-то недоброе. Меч он все-таки подцепил.

Отроки топали за ним, наступая на пятки. В сенных переходах, лестницах и гульбищах большого княжьего терема Добрыня в несколько дней научился не плутать. Шел уверенно, как по давно знакомому лесу. Только раз остановился и отодвинул от себя отроков, ткнувшихся ему в спину. Их неотступность ему не нравилась.

– Князь ждет в думной палате, – сказали отроки.

– В думной, так в думной, – согласился храбр и двинулся дальше.

У дверей палаты они наконец отстали, внутрь Добрыня вошел один. Поведя плечами и заткнув большие пальцы рук за пояс, огляделся. Лавки по стенам стояли пустые, в темных углах, куда не доставал свет, никто не таился. Из думных мужей с князем сидел лишь Туряк, боярин до того хитрый, что один глаз у него всегда смотрел в прищур. Добрыня прозвал его «матерым» и приязни к нему не испытывал. Туряк обладал волчьими повадками и человечьим лукавством – эту породу людей Медведь не выносил на дух. Князь же Давыд Игоревич казался ему щенком-волчонком. Он скалил зубы и дыбил шерсть на загривке, но был не опасен – только шкодлив.

– Что, князь, луна спать не дает? – вежливо спросил Добрыня.

– Здравствуй, Василий. – Давыд по привычке смотрел исподлобья сквозь пряди черных волос, нависавших на глаза. Огонь, отражавшийся в зрачках, придавал ему сходство с ночным хищником. – Ночью в голове яснее думы.

– У меня так наоборот, – отозвался Медведь.

– Не беда, – ответил волынский князь. – Думать есть кому. А тебя я призвал для того, чтобы ты еще раз поведал мне, с какими словами прислал тебя мой брат князь Святополк. Садись на любое место.

Добрыня выбрал лавку на равном удалении от князя и от дверей, пристроил меч, чтоб не мешался.

– Может, ты упустил нечто в своем рассказе, а теперь вспомнишь, – с полуусмешкой продолжал Давыд. – Может, и про того чернеца поведаешь, который приехал с тобой во Владимир и живет в монастыре на Святых горах. Да расскажи еще вот что, Василий: давно ли служишь князю Святополку и как так сталось, что он послал ко мне мужа, которого я никогда не видел у него – а я многих нарочитых мужей из его дружины знаю. И боярин Туряк знает, а о тебе никогда не слыхал.

Боярин подтвердил это недобрым взглядом, почти кривым из-за сильного прищура.

– О тебе ведь не скажешь, что ты мал и не заметен.

– На ловах ближе и незаметней меня никто к зверю не подойдет, – буркнул Добрыня.

– Так ты из ловчих в послы выбился? – хмыкнул Туряк.

– Князь Святополк с боярами пил за меня на пиру круговую чашу, – нехотя отмолвил храбр. – И послом я сделался не по своей воле. Да и не по воле князя Святополка, потому как его воля в Киеве нынче коротка. – Давыд Игоревич с Туряком перемолвились немыми взглядами. – А если не привезу ему в скором времени оправдания за ослепление теребовльского князя, то он вовсе своей воли в Киеве лишится. Князь Мономах с другими князьями отберут у него киевский стол.

– Знаю его оправданье, – жестко сказал Давыд. – Свалит всю вину на меня, и сам чист будет!

– Не будет, князь, – возразил Туряк. – Мономах не дурак, чтоб поверить теперь Святополку и отказаться от лакомого пирога. И Олег не прочь отведать того же пирога.

– Тогда и никаким словам о вине Василька они не захотят верить. Святополк не разумеет этого, если требует от меня свидетельств?

– Святополк цепляется за соломину, – ответил боярин.

– Если не дашь ему оправданий, князь, – сказал Добрыня, держа в уме наставления Яня Вышатича, – да если Владимир и Святославичи не отступятся от него, то Святополк будет рядиться о перемирии и союзе. Вместе с ними пойдет на тебя ратью и сгонит с твоего стола.

– Самому бы ему не слететь, как глуздырю с коня, – обозлился Давыд, прежде уже слышавший от Добрыни это предупреждение. – Грозить мне надумал. Не сговорится он с Мономахом и с Олегом! Здесь у каждого своя корысть.

– Это возможно, князь, – не согласился Туряк. – Мономах не откажется от мести за Василька. Он может попытаться стравить тебя и Святополка. И сам в стороне не останется.

– Святшу я не боюсь. Его воеводу Путяту знаю – неискусен он в построении боя.

– А самого Мономаха можно попробовать убедить не воевать с тобой, князь, – молвил Туряк, совсем окривевший – до того сильно сощурился глаз от хитрых помыслов боярина. Пока Давыд обдумывал его слова, он обратился к Добрыне: – Чернец, с которым ты приехал, побирается по домам нарочитой чади, выспрашивает, по чьим наветам ослепили Василька. Этот монах тоже послан князем Святополком? – он насмешливо и недоверчиво уставил свои полтора ока на Медведя.

– Тоже, – невозмутимо ответил храбр.

Туряк обнажил зубы, беззвучно смеясь.

– Святополк просил чернеца о службе! Скорее поверю в то, что Днепр повернул на полночь.

– Оставь пока чернеца, Туряк, и скажи, что ты придумал, – потребовал князь. – Что удержит Мономаха от войны со мной?