Но вернёмся в Крым лета 1929 года. У Маяковского там шло одно выступление за другим. Почти каждый день. 12 августа он читал в Ливадийском дворце.

Павел Лавут:

«Маяковский выступил в Ливадии, превращённой в крестьянский санаторий, на открытой площадке клуба. Площадка была поделена пополам: одна сторона предназначалась только для "своих" – для крестьян. Они приходили бесплатно, даже без билетов – их узнавали по санаторным пижамам. На другой стороне расположились сотрудники санатория и посторонние. Вид крестьян в пижамах привёл Маяковского в восторг. С эстрады он заявил о своём удовлетворении распределением мест.

– Очень удобно: видно, с кем имеешь дело. Мне уже приходилось бывать здесь, и по этому поводу у меня есть даже стихи.

Он прочёл "Чудеса!", вызвавшие бурю аплодисментов. После вечера он сказал окружавшим его:

– Приятно здесь выступать! Чувствуешь, что делаешь хорошее дело!»

13 августа Маяковский выступил на палубе парохода «Ленин», шедшего из Ялты в Евпаторию.

Павел Лавут:

«Начался ветер. Пароход покачивало. На палубе стоял обычный в таких случаях однообразный шум. Но Маяковский легко состязался с ветром, раскачивавшим брезентовый навес и заставлявшим скрипеть корпус парохода. Для устойчивости он держался за штангу.

– Приходится в открытом море сражаться с бурей, – шутил он.

После краткого доклада он прочёл стихи. Время, отведённое для выступления, давно кончилось. Но команда не отпускала его, и каждое стихотворение принималось, как говорится, "на ура"».

А бывший поэт-имажинист Иван Васильевич Грузинов, обвинённый в «пропаганде, направленной в помощь международной буржуазии» и отбывавший наказание в виде ссылки в Сибирь, 16 августа 1929 года постановлением Особого совещания (ОСО) при коллегии ОГПУ был лишён права проживать в Москве, Ленинграде, Харькове, Киеве, Одессе и Ростове-на-Дону («минус шесть») и был прикреплён к определённому месту, где ему дозволялось жить, к городу Воронежу.

На первом выступлении Маяковского в Евпатории присутствовал Георгий Владимирович Артоболевский, учёный-зоолог и артист, мастер художественного слова, который потом вспоминал:

«Высокий, наголо остриженный Маяковский, стоя за маленьким столиком, отвечал на груду записок. И вдруг я слышу в одной из записок упоминание моего имени. Кто-то из публики спрашивает поэта, огулом упрекавшего в своём выступлении актёров за неумение читать новые стихи, как тот относится к моему чтению.

– Как отношусь? Да никак! – роняет Маяковский. – Я его не знаю. Это вы, товарищ? – нагибается в оркестр Маяковский. – Так, может, вы сейчас прочтёте что-нибудь?

Публика рьяно поддерживает это предложение.

Не помню: не то называлось в записке, не то выкрики из публики заказали мне задорное "Солнце в гостях у Маяковского".

– А вы не слышали, как я его читаю? – спрашивает автор.

– Нет, исполнения этого стихотворения я не слыхал.

– А вы не обидитесь, если после вас я сделаю свои замечания и прочту его по-своему? – продолжает он.

– Нет, я не обижусь…

Публика в восторге: аттракцион готов. Состязание на эстраде! Бойцы салютовали друг другу и встали в позицию!..

О моём чтении он высказался по-деловому. Отметил, что "у артиста красивый голос", касательно же исполнения сказал, что "оно всё-таки актёрское" (он, видимо, считал актёрством мою передачу диалога с солнцем). Затем он упрекнул меня за то, что я не сказал заглавия: "У меня заглавие всегда входит конструктивной частью произносимого стихотворения". Это надо учесть исполнителям…

Читал Маяковский превосходно. При этом он отнюдь не "играл" образов. Он с рельефностью скульптуры передавал смысл произведения в чётком каркасе ритма. Бросающейся вслух особенностью было неподражаемое переслаивание повышенного (патетического) тона тоном разговорным,"низким".

В заключение Маяковский предложил публике решить, кто из нас лучше читает, он хотел было даже голосовать поднятием рук».

В это время в Крым приехала Наташа Брюханенко. Вот что ей запомнилось:

«В августе этого года я встретилась с Маяковским в Евпатории. Узнала я о его приезде курьёзным образом. Я жила в санатории и пошла в парикмахерскую гостиницы. Взглянув через окно во двор, я увидела сохнувшие после стирки большие голубые пижамы, и у меня мелькнула догадка: "Наверное, это приехал Маяковский".

Так и оказалось. Я застала его в номере гостиницы и пошла с ним на его выступление в санаторий "Таласса".

Эстрада-раковина стояла в саду, и к ней по узеньким рельсам подвезли на кроватях-каталках санаторников. Это были больные костным туберкулёзом, не встававшие месяцами, а иногда и годами.

Под конец обычного разговора-доклада Маяковский начал читать "Сергею Есенину". Дойдя до строк "Это время – трудновато для пера…", Маяковский осёкся. Дальше идут строчки: "…но скажите вы, калеки и калекши…". И хотя здесь подразумевались не физические, а моральные калеки, он не стал говорить этих слов людям, прикованным к постелям. Он пропустил эти строчки и сразу перешёл к следующим, не пожалев рифмы…

И в этом, казалось бы, мелком факте проявилась необычайная чуткость Маяковского к людям».

Неожиданное появление в Крыму Натальи Брюханенко тоже вызывает вопросы. Как она оказалась там, где выступал Маяковский? Возникает предположение, что её явно кто-то послал вслед за поэтом. И ответ возникает однозначный: кроме Бриков и их закадычного друга Агранова отправить кого-то в Крым просто некому.

Кроме Натальи Брюханенко рядом с Маяковским были тогда артисты, о которых Павел Лавут сообщил:

«В Евпатории он коротал время с Хенкиным, иногда с Тамарой Церетели.

Владимир Владимирович редко смеялся громко, но, когда он слушал рассказы и остроты Владимира Хенкина, не мог удержаться от хохота».

Издательский работник Михаил Презент записывал в дневнике:

«Арнольд Барский, кино-актёр, мой приятель, рассказывает, что в 1929 г. в Евпатории был Маяковский и Николай Эрдман. Арнольд говорит: "Я очень мало смыслю в литературе, но позвольте мне, профану в этом деле, высказать одно соображение. Вот сейчас превозносят Хлебникова, считают его вождём, давшим истоки ЛЕФу. Это мне напоминает избрание папы на конклаве кардиналов, когда наиболее выдающиеся боятся избрать друг друга и избирают середнячка. Так и Вы: Маяковский не хочет быть вождём, Асеев – тоже, Шкловский – тоже, Эрдман – тоже, и вождём избирают Хлебникова".

Маяковский и Эрдман бросились качать Арнольда, признав его правоту. Потом наедине Маяковский говорит Арнольду: