А как отнестись к пассажу, с которого начинается заметка Маяковского в «Литературной газете»? Поэт демонстративно привёл фамилию автора «Красного дерева» в несклоняемой форме, тем самым намекая на неславянское происхождение Пильняка. И при этом переспросил, как будто встретился с этой фамилией впервые:

«… так что ли?»

А ведь они часто встречались. И дружески общались. И 13 мая 1929 года были в одной компании на московском ипподроме (где Маяковский познакомился с Вероникой Полонской). Наверняка сталкивались и на Лубянке, с которой оба активно сотрудничали, только Маяковский ездил в основном по Европе, а Пильняк – по Азии (Япония, Китай).

Не один раз вместе выступали. Сохранился снимок, сделанный 9 июня 1929 года (в «День книги») в Октябрьских красноармейских лагерях Первого стрелкового полка. Писатели выступали перед красноармейцами, а потом сфотографировались на память. На этом снимке Пильняк и Маяковский стоят рядом: первый улыбается, второй держит руки в карманах брюк.

Советские писатели в Октябрьских красноармейских лагерях Первого стрелкового полка. 9 июня 1929 г.

А вот стихотворение Маяковского «Работникам стиха и прозы, на лето едущим в колхозы», которое 3 июля 1928 года опубликовала «Комсомольская правда», и в котором – такие шуточные строки:

«Прошу / Бориса Пильняка

в деревне / не забыть никак,

что скромный / русский простолюдин

не ест / по воскресеньям / пудинг…

Очередной / роман / растя,

деревню осмотрите заново,

чтобы не сделать / из крестьян

англосаксонского пейзана».

Как же можно после этого изображать из себя человека, не знающего, склоняется ли фамилия «Пильняк» или нет?

Вот такие в ту пору царили нравы в писательской среде страны Советов. Вот так поступал тогда поэт революции Владимир Маяковский.

В разгар антипильняковской кампании досталось и конструктивистам – 24 сентября «Литературная газета» опубликовала статью Ивана Батрака (Ивана Андреевича Козловского) «Столкновение платформ», в которой, в частности, говорилось:

«Тов. Сельвинский как бы пытается в роли верховного жреца встать над попутчиками и пролетарскими писателями. Здесь, мягко выражаясь, интеллигентское чванство… Нельзя называть себя коммунистическим писателем и в то же время смотреть на происходящую борьбу равнодушно, со стороны. Этим т. Сельвинский обнаруживает полное непонимание основ коммунизма».

А теперь перенесёмся на время в Париж, где проживал бежавший из страны Советов бывший секретарь Сталина Борис Бажанов. Он написал (немного неточно указав дату приезда во Францию Якова Блюмкина, который прибыл в Париж в начале августа):

«В конце 1929 года назначенный в Турцию резидентом ГПУ Блюмкин приезжает ещё и в Париж, чтобы организовать на меня покушение. ГПУ, поручая дело ему, исходило, во-первых, из того, что он меня лично знал, а во-вторых, из того, что его двоюродный брат Максимов, которого я привёз в Париж, со мной встречался. Блюмкин нашёл Максимова.

Максимов, приехав во Францию, должен был начать работать, как все, и больше года вёл себя прилично. Блюмкин уверил его, что ГПУ его давно забыло, но для ГПУ чрезвычайно важно, осталась ли у Бажанова в Москве организация, и с кем он там связан; и что если Максимов вернётся на работу в ГПУ, будет следить за Бажановым и поможет выяснить его связи, а если выйдет, и организовать на Бажанова покушение, то его простят, а финансовые его дела устроятся на совсем иной базе. Максимов согласился и снова начал писать обо мне доклады».

А вскоре и Маяковский попал под «обстрел» своих недавних союзников.

В 1929 году Корнелий Зелинский, считавшийся идеологом конструктивистов, выпустил новую книгу. Илья Сельвинский о ней написал:

«Поэт – это строитель. Если Бальмонт назвал свою книгу "Поэзия как волшебство", то К.Зелинский – "Поэзия как смысл". Отсюда и конструктивизм – от "строю"».

В этой книге Корнелий Люцианович заявил:

«Безвкусным, опустошённым и утомительным выходит мир из-под пера Маяковского».

Но не только «мира» (то есть человеческого сообщества) не нашёл в творчестве поэта конструктивист Зелинский:

«В сущности, человека-то никогда не было у Маяковского. Были людишки… капиталистики… эскимосики и людогуси. Между униженным человечишком, с одной стороны, и между человечищем, шагающим где-то по горам и облакам, пропал живой человек. В "Человеке" Маяковского нет человека, в "150 000 000", в сущности, нет людской массы».

Многочисленные произведения Маяковского о зарубежье тоже не пришлись по вкусу идеологу ЛЦК, потому что, как написал Зелинский, поэт-лефовец…

«… так и не научился разбираться в диалектике культурных процессов и у нас и на Западе… Он неволнующе скользит по земным меридианам».

Не удивительно, заключал Зелинский, что творчество поэта многие просто не воспринимают:

«Его остроумие, его изобретательность, его талантливость – всё это, отданное революции, наталкивается на злую критику. И эта критика – не из эмигрантских или чуждых революции рядов, – она рождается здесь».

Маяковскому, конечно же, было очень неприятно, что такие слова произнёс человек, которого он зазывал в Леф, и который служил в том же чрезвычайном ведомстве, что и Маяковский. И Владимир Владимирович стал готовить ответный удар.

Выступая 23 сентября на Втором расширенном пленуме правления РАПП, он начал с того, что назвал Ассоциацию пролетарских писателей некоей путеводной звездой, указывающей ему и его соратникам путь в творчестве:

«Товарищи, я с самого начала должен указать на то, на что указал товарищ Брик, – что основная линия по отношению к РАППу у нас остаётся неизменной, что мы считаем РАПП единственной для нас писательской организацией, с которой мы солидаризируемся по большинству вопросов…

Мы принимаем РАПП, поскольку он является чётким проводником партийной и советской линии, поскольку он должен быть таким. Вот что мы берём в РАПП и к чему присоединяемся».

Вновь обратим внимание на то, что Осип Брик упомянут как соратник Маяковского. А ведь спектакль «Клоп» продолжал идти в ГосТИМе. А Осип Максимович продолжал отговаривать Владимира Владимировича от женитьбы на Татьяне Яковлевой.

Но вернёмся к выступлению поэта. Произнеся клятву верности РАППу, он обрушился на сидевших в зале конструктивистов (Илью Сельвинского, Веру Инбер, Бориса Агапова, Корнелия Зелинского), громя их книги (от «Бизнеса» до «Поэзии как смысл»):