Однако Петербургская сторона медленно приходила в чувство. Только к рассвету Бенкендорф, обсушившись и кое-как с помощью мадам Огаревой зашив мундир, отправился вместе с братьями Беляевыми во дворец, приказав переписать спасенных.

Матросы испросили позволения взять в Гвардейский экипаж избавленную от гибели собаку. Бенкендорф улыбнулся:

— На усмотрение начальства. Позволяю сослаться на генерал-адъютанта его величества.

Катер отвалил к Дворцовой набережной. К утру добрались до места, откуда начали смертельно опасный поход. Государь был на ногах. До поздней ночи он отдавал распоряжения. Милорадович не отходил от него. В борьбе со стихией особо отличились войска и моряки Гвардейского экипажа. Государь приказал составить и обнародовать список пострадавших от наводнения. Он принимал рапорты, поступающие со всех сторон, и имел вид человека, вполне справившегося с несчастьем. Милорадович доложил, что более прочих ущерб понесли Галерная гавань, Петербургская сторона и самые низинные территории, примыкающие к Неве. На восстановительные работы государь отпустил немалые средства, и к ним приступили в тот же день.

— Что у тебя? — обратился государь к Бенкендорфу. — Промок? Мне твой друг Милорадович доложил, что ты проявил мужество сверх всякой меры и не раз рисковал здоровьем и жизнью. Так ли это?

— Государь, граф из добрых чувств несколько преувеличивает мои заслуги. Я только следовал вашему приказу: спасти как можно больше несчастных. Позвольте, ваше величество, представить вам двух юношей, которые действительно совершали подвиги и творили чудеса. Мичманы Александр и Петр Беляевы, состоящие в Гвардейском экипаже.

— Знаю. Молодцы! Кто командовал катером?

— Беляев второй, ваше величество.

— За мужество и спасение людей награждаю тебя орденом святого Владимира четвертой степени.

Он поискал глазами: с кого бы из окружающих снять орден. Милорадович подозвал дежурного флигель-адъютанта Германна, снял с него орден и протянул государю.

— Ваше величество, я не сделал ничего сверх того, что сделал бы на моем месте каждый человек, — сказал Петр Беляев. — И потому не достоин вашей награды. Среди моряков есть люди, которые куда более поспособствовали генерал-адъютанту Бенкендорфу при спасении утопающих.

— За моих гребцов, мичман, не заступайся. Свое получи, а они свое получат. Благородство же похвально.

Однако Беляев 2-й не сделал движения, которое от него требовалось. Он стоял и смотрел на государя, словно ждал чего-то. Бенкендорф поспешил на выручку.

— Не ваше дело, молодой человек, возражать, когда государю угодно наградить!

И только тогда Беляев 2-й шагнул вперед. Государь передал орден Бенкендорфу и повернулся к Милорадовичу:

— Граф, распорядитесь, чтобы список всех отличившихся нижних чинов был представлен к утру.

Государь повернулся и, ссутулившись, какой-то тяжелой походкой двинулся прочь.

Суриков ждал Бенкендорфа внизу. Он привез мундир, шинель и шляпу. Квартира Бенкендорфов не пострадала. Бенкендорф вышел на набережную. Небо оставалось еще мутным. Нева тяжело дышала, как от долгого бега. Крупные волны катились, а пена, увенчавшая их, недавно пышная и злая, глазастая и крутая, превращалась постепенно в мягкие и гибкие оборки, которые придавали спокойную женственность текучим водам. Воспаленный круг солнца лишь иногда просвечивался сквозь размытую сероватую дымку. Природа постепенно и, быть может, скорее, чем ожидалось, возвращалась в привычное для Петербурга состояние. Бедствия на Адмиралтейской стороне не выглядели столь ужасно. Здание гвардейского штаба почти не пострадало. Возле дверей суетились солдаты Семеновского полка. Бенкендорф подумал, что несчастье, обрушившееся на невские берега, подвело какой-то итог не только в жизни России, но и в его жизни. С детства он привык к превратностям судьбы и привык с надеждой смотреть в будущее.

Милорадович всегда нравился Бенкендорфу. Молодцеватый, несмотря на возраст, подтянутый, щеголеватый и учтивый, он был ярким представителем того поколения военных, которое добыло славу и положение в войнах с Наполеоном. Даже внешний облик Милорадовича свидетельствовал о том, что он обожает порядок и привержен не только духу, но и букве закона. После семеновской истории, которая их сблизила окончательно, Милорадович как-то сказал Бенкендорфу:

— Ты, милый мой, жестоко заблуждался, когда искал среди этой публики, — он имел в виду масонов, — истину. Бог милостив, и человек может быть в любую минуту и на любом посту милостив. В милости и понимании чужой беды и есть истина. А революция и смена установлений есть организованный беспорядок. Жаждущие власти утверждают, что через этот беспорядок они придут к новому, лучшему порядку, более справедливому и гуманному. Да никогда в жизни! Логика противится сему постулату. Зачем же учреждать хаос, чтобы потом из него попытаться создать нечто новое?! Нелепость, мой друг, нелепость! Только порядок везде и во всем — вот дорога к всеобщему благоденствию!

Мысли Милорадовича были созвучны каким-то внутренним ощущениям Бенкендорфа. Немалую роль Михаил Андреевич сыграл при подготовке указа «О уничтожении масонских лож и всяких тайных обществ». А сколько труда он положил, чтобы с чиновников и военных взять подписку о непринадлежности к ним?

— Я знаю, что масса подписавших — люди неискренние и рука их фальшивит. Да что поделаешь, коли государь не желает начать разбирательство по всей форме и в соответствии с материалами дознания, которое проводят мои люди. Он считает, что никто не осмелится восстать против существующей формы правления. Как же не осмелится?! А семеновское дело?! Мы здесь все маху дали. И не держи сердца на государя. Он удалил тебя и Васильчикова по справедливости, хотя тебя, впрочем, можно было бы и оставить как действовавшего по приказу корпусного. Революционная зараза ползет к нам из Франции да и от поляков распространяется. Ну да ничего! От меня не скроется!

Тайная полиция при Милорадовиче следила в основном за иностранцами, ежедневно докладывая военному генерал-губернатору о любых замеченных происшествиях. У Милорадовича возглавлял сию почтенную организацию некто Форель — человек рыжего цвета и представительной наружности. Не гнушающийся никаким поручением и куда более ловкий, чем Яков де Санглен. Фогель часто не соглашался с патроном и противоречил ему.

— Михаил Андреевич, мы совершаем ошибку, оставляя без внимания местных смутьянов. Случай с поэтом Пушкиным должен был вас убедить, сколь глубоко революционный микроб проник в сознание русских.

Бенкендорф часто встречал Фогеля в кабинете Милорадовича, слушал далеко не глупые рассуждения и понимал, что агент получает деньги недаром. Кое-что из переданного Милорадовичу Фогелем было известно Бенкендорфу от Грибовского, но генерал-губернатор никак не хотел взять в толк разумных соображений. Местные смутьяны из среды петербургского офицерства представляли куда более грозную опасность, чем французики и полячишки, ищущие в России пропитания. Дружеские отношения не позволили Бенкендорфу скрыть от генерал-губернатора факт передачи записки Грибовского государю. Одно время Бенкендорф думал через Милорадовича узнать, каково мнение государя о полученных сведениях. Но сие оказалось совершенно невозможным. И это тоже обидело Бенкендорфа. Он вынашивал мысль обратиться прямо к императору Александру с вопросом: чем он за годы верной службы вызвал неудовольствие? Но на такой рискованный шаг долго не решался. Спросил совета у Милорадовича. Тот ответил: