Рассказал, что познал красоту. Не в простом она, даже не в формулах. Она во всём, но мы не замечаем, глядя на мир не добрыми, безвкусными глазами. Рассказал про добро, что творить его надо для всех, а не для избранных. Показал, как добро влияет на жизнь, как предоставляет новые шансы, и художник был удивлён, не думал никогда, что от добра такие бумеранги!

Снилась и Анастасия, звала его с собой. Говорила о том, что они ещё не побывали во всех, нарисованных ею, городах, и для них жизнь будет счастьем, если посетят их все. Он верил ей. Если уж, ей не верить, то смысл жизни исчезал, а он был очень нужен.

Затем сон перенёс его в им же сочинённую историю, с которой вышел в путь. Остров-яма встретила своим дном, и художник упал в грязь лицом.

Он, чувствуя боль, поднялся на ноги, взглянул на себя – нет смысла отряхиваться, всё это не стряхнуть.

«Неужели, я умер?!», – не поверил он.

Взглянул на руки – на месте. Взглянул на небо – луна. «Ну, точно, умер, раз и луна освещает всю яму, из которой предстоит мне выбираться…».

Посмотрел по сторонам – люди. Одеты в абы что, зато поняли, что тряпьё это тряпки. На них падает еда – они подбирают, на них капают дожди – открывают рты.

Эмоций не обмануть, испытывал презрение. Выглядят смешно, зато не скрывают…

К ногам Арлстау упала кисть, и он не растерялся, взял её, презрения к себе не испытав. Ветра не было, он не принёс листок, и художник рисовал на левой ладони – не ценил её, считая, что уже не вернуть, когда проснётся.

Нарисовал душу дороги. Три взмаха кистью, да и всё о ней.

Нет, не похожа на змею – две линии пересекли третью.

–Люди, – обратился он к питающимся. – Нам нужно что-то большее, чем пища…

Но его не слышали. То ли громко чавкали, то ли мясо застряло в зубах.

Оглянулся – дорога была готова. Полторы тысячи белых ступенек, и океан, что без волн, на ладони, и нужно будет выбрать – плыть или тонуть.

Посмотрел на людей с состраданием, повернулся к ним спиной и спокойно пошёл по белой лестнице. Она была широкой, но не для всех. Все на ней не поместятся.

Вновь с неба посыпалась еда, но теперь уже на лестницу, и люди роем бросились за художником. Все до единого, и цель каждого – схватить. Схватить и еду, и художника.

У них были такие лица, что таким в аду будут рады! Художник бежал со всех ног от них, но уставал, а те, словно и не знали, что такое усталость.

Хватали за карманы, терзали рукава, кубарем летели вниз по лестнице, но до края с художником, кто-то, но добежал.

Художник пришёл первым и чуть не ушёл за борт. Перед ним синий океан, что без волн, но лодки на берегу не оказалось.

«Что делать дальше?», – думал он, но в воздухе сквозило безыдейностью.

Люди уже близко, им осталось чуть-чуть добежать, а художник размыслил: океан или в лапы? Выбрал второе, но выбор не верный.

Первый житель острова пробежал мимо и нырнул в океан, второй за ним, за ними и остальные. Проносились мимо художника, не трогая его. Просто, падали в воду.

Нырять не хотелось, но стоило об этом подумать, как пробегающий мимо толкнул, и художник упал в гладь океана…

И всё, сон окончен. Очнулся посреди красного океана. Солнце било в лицо, кисти рук отсутствовали. Вдохнул побольше воздуха, унюхал что-то в нём и сразу же поплыл, чуя, где спит вчерашний берег.

Волны заглатывали и выплёвывали его из себя, руки леденели и сохли, глаза солёные до невозможного, а он всё плывёт.

Когда ноги сводит по середине реки – это знак. Доплыви, и начни жизнь заново.

Руки отказали послушанию, когда увидел берег. Километр не мало, но умереть он не может, потому остаётся лишь плыть. Шёл снег, и волны с каждой упавшей снежинкой становились мощнее. Было холодно, а холод это то, что не любил. Океан уже не был тёплым, вода не только стала красной, но и ледяной.

Доплыл. Ноги по колено проваливались в волны, воздух в воде ему мешал, но добежал и рухнул. Закрыл глаза и заснул, забыв о всём на свете. Два раза умереть – не шутки.

Очнулся, когда уже давно рассвело – среди песков, поваленных деревьев, небоскрёбов, мраморных домов. Очнулся недалеко от места, где Анастасия стала ему женой и прошло уже пол дня, как рухнуло цунами.

Предсказание не сбылось. Леро изменила ход событий, рассказав художнику то, что предначертано, и ход истории ушёл в другое русло. Вчерашний день прошёл, наступило сегодня, а мир, все ещё, жив и ранен вовсе не смертельно…

Вокруг обломки статуй Анастасии и полководца – не выдержали силы волны.

Полководец спиной и головою в воде, лицом и грудью на воздухе, а ноги, наверное, остались в земле – там, где раньше стоял. Копья нигде не видно, обезоружен солдат.

От Анастасии здесь только обломки щита. Видимо, щит спас её тело.

«Столько километров их протащило и именно в то место, где я очнулся! Интересно, в обломках чего очнётся моя Анастасия…» …

Статуи художника, Иллиана и его жребия, будто неприкосновенны – их волна не тронула, хотя весь город лежал на земле.

Здесь руины и кровь, не взрастить вдохновлённых садов, и цветам ароматы уже не нужны. Виноград не поспеет в вино, не услышишь шагов, ведь теперь здесь очаг тишины…

Лучи солнца, хоть и били в лицо, но были холодными, бесчувственными. Не было в них той прежней чувствительности, не было в них и тепла!

Вокруг зима, и снег проснулся. Колени задрожали, но хрустнуть им ещё не время. Босые ноги побрели по снегу, оставляя глубокие следы, и лишь босые пальцы чувствовали холод.

«Мороз, и путь мой не такой прелестный, следы мои не так теплы!», – думал художник, крича на весь лес имя Анастасии. Шагал по развалинам острова, но никого кроме своего эхо, пока ещё не встретил и не услышал.

Что бы не случилось в жизни или даже в какой-то пробирке, этому не способствует один фактор – либо их много, либо их череда. В случае Арлстау, срабатывает два «либо», несогласованность Вселенной и Бога привела к обесцениванию жизни. В обоих случаях он умирал с чистой душой. Невероятно, но придётся поверить!

Что касается любви, то он понимал, что в