Его 1-я статья выражала признание Советской Россией независимости Литвы. Статья 2-я определяла границу между двумя государствами. Она начиналась в 30 километрах южнее Гродно, шла на восток по Неману, сворачивала к северу и проходила в 70 километрах западнее Минска, оставив на российской стороне города Молодечно, Вилейку, а на литовской – Свирь, Сморгонь, Ошмяны, и выходила к Западной Двине, к Латвии.47 Тем самым. Виленская область, которую оспаривала Польша, оказалась разделённой на две зоны: северо-западную литовскую и юго-восточную. Учтя положение на фронте, весьма выгодное для их страны, литовские делегаты дополнили договор следующим положением: «Ввиду невозможности для российских армий приостанавливать военные действия против Польши на литовской границе, нижеподписавшиеся от имени правительства Литовской Демократической Республики заявляют, что она ни в коем случае не сочтёт за нарушение настоящего договора и недружелюбный в отношении Литвы акт факт, перехода российскими войсками литовской границы, и занятие ими части территорий, по настоящему договору составляющих территорию Литовского Государства, с тем, однако, условием, чтобы по миновании военно-стратегической надобности российские войска были выведены из означенных территорий».48

По сути, данное дополнение к мирному договору означало ничто иное, как своеобразную просьбу Литвы освободить прежде всего Виленскую и Гродненскую губернии от польских оккупантов.

Быстрое освобождение Красной Армией Восточной Белоруссии и Правобережной Украины серьёзно обеспокоило Верховный Совет Антанты. Выполняя отчаянную просьбу польского правительства, взывавшего о незамедлительной помощи. Джордж Керзон от имени своего правительства поспешил повторить предложение, сделанное Варшаве ещё в декабре 1919 года, только на этот раз адресуясь к Москве. Настойчиво посоветовал признать такую границу между странами, которая основывалась бы на этнографическом принципе, а не на политических амбициях или великодержавных устремлениях. Ту самую границу, которая с тех пор именовалась «Линией Керзона».

«Между Польшей и Советской Россией, – рекомендовал Керзон в ноте Правительству РСФСР от 11 июля, – заключается перемирие, которым немедленно приостанавливаются военные действия. В условия перемирия включается, с одной стороны, отступление польской армии на линию, намеченную в прошлом году Мирной конференцией.

Линия эта приблизительно проходит так: Гродно – Валовка – Немиров – Брест-Литовск – Дорогуск – Устилуг – восточнее Грубешова – через Крылов – и далее западнее Равы-Русской– восточнее Перемышля – до Карпат; севернее Гродно граница с литовцами идёт вдоль железной дороги Гродно – Вильно и затем на Двинск.

С другой стороны, в условия перемирия надлежало бы включить, что войска Советской России остановятся на расстоянии 50 километров к востоку от этой линии. В Восточной Галиции обе стороны останутся на линии, занятой ими ко дню подписания перемирия».

Заключил же Керзон свою, в общем благожелательную по отношению к Москве рекомендацию, фразой, которая более подходила к такому документу, который на языке дипломатов называется «ультиматум»:

«Если Советская Россия, несмотря на повторное заявление о признании независимости Польши, не удовлетворится отходом польской армии с российской территории под условием взаимного перемирия, Британское правительство и его союзники сочтут себя обязанными помочь польской нации защитить своё существование всеми средствами, имеющимися в их распоряжении».49

Пока в Москве изучали ноту Керзона и готовили ответ, 14 июля 3-й конный корпус Гая (Гайка Бжишкяна) освободил Вильну. Тогда же десять литовских полков, сведённых в три дивизии, возобновили военные действия против Польши, теперь уже – совместно с частями Красной Армии. 19 июля вошли в Гродно. 25 – в Волковыск, 1 августа – в Брест-Литовок.

На столь важное событие Чичерин не мог не откликнуться. «Мы рады приветствовать, – писал он 21 июля министру иностранных дел Литвы Пурицкому, – совместные действия литовских и российских войск против польских империалистов… Теперь уже выяснилось на деле, до какой степени необходимым было соглашение, принятое обеими сторонами о временном занятии по стратегическим соображениям российскими войсками литовской территории».50

…Еще 17 июля Реввоенсовет республики принял директиву в соответствии с которой войскам Западного и Юго-Западного фронтов предписывалось наступать только до линии Керзона. Отражала, вместе с тем, и позицию советского руководства, выраженную нотой от 17 июля, то есть сформулированной в тот же самый день.

Отвечая своему лондонскому коллеге, Чичерин начал с наиболее существенного. С констатации тех двойных стандартов, которые использовал Керзон в своей ноте-ультиматуме. Когда Польша напала на Россию и Украину, отметил нарком, «британское правительство не проявило, к сожалению, такого же желания способствовать сохранению мира в Восточной Европе».

Затем Чичерин напомнил об уже сделанном РСФСР для укрепления мира с соседними странами – о договорах, подписанных с Эстонией, Грузией, Литвой. И повторил то, что Москва предлагала Варшаве не раз: «непосредственные переговоры с польским правительством вполне соответствуют желаниям Советского правительства». Уточнил, что «если польское правительство обратится к нему /правительству РСФСР – Ю.Ж./ о мире, то оно это предложение не отвергнет».

Но, перейдя к истинной причине, и приведшей к нападению Польши, не смог удержаться Чичерин от выражения собственных представлений о путях разрешения военно-политического кризиса. Напрочь забыл о содержании «Воззвания ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились». Подписанного бывшим главнокомандующим А.А. Брусиловым, бывшим военным министром А.А. Поливановым и другими видными военачальниками. Опубликованного газетой «Известия» 30 мая 1920 года.

«В этот критический исторический момент нашей народной жизни мы взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды, кто бы и где бы их вам ни нанёс, и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную Армию…

Не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить её расхищения, ибо в последнем случае она безвозвратно может пропасть, и тогда наши потомки будут справедливо проклинать и правильно обвинять нас зато, что мы из-за эгоистических чувств классовой борьбы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли свою матушку-Россию».

В отличие от царских генералов, Чичерин был готов, как и прежде, допустить «расхищение» территории своей страны, признавая независимость всех национальных окраин. Потому и выразил в ноте готовность «на более выгодную для польского народа /выделено мной – Ю.Ж./ границу, чем та, которую наметил Верховный Совет в декабре прошлого года и которую снова предлагает британское правительство». И для начала предложил отдать полякам Холмщину. Только ради того, чтобы «создать прочную основу для действительно братских отношений трудящихся масс Польши, России и Украины, Белоруссии и Литвы».51 Одним словом, по мнению Чичерина, именно русские, украинцы, белорусы и литовцы почему-то должны были жертвовать своими землями во имя некоего «братства».