Социалистическая Советская Республика Белоруссия, находившаяся в течение долгого времени в тесной связи с Россией, должна немедленно приступить к установлению единого хозяйственного плана с РСФСР и другими, уже возникшими и могущими возникнуть, советскими республиками».

Словом, декларация повторяла чуть ли не буквально все основные положения постановления ВЦИК, принятого 1 июня 1919 года о военно-политическом союзе, почему и завершалось более чем чётким лозунгом – «Да здравствует Федерация советских республик».66

Опыт попытки переговоров с одной из белорусских националистических группировок сделал Чичерина более осмотрительным. Когда части Красной Армии подошли к рубежам Восточной Галиции, он, давая Политбюро свои очередные рекомендации, уже не был столь оптимистичным. К величайшей осторожности наркома подталкивало и иное. При всей внешней схожести проблемы – выработка взаимоотношений с национальными окраинами – теперь речь шла о территории, прежде никогда не входившей в состав Российской Империи.

«Возможно ли нам взять под свою защиту, – задавался риторическим вопросом Чичерин в конце июня, – и включить в пределы распространения нашей власти Восточную Галицию? После взятия Баку, это – важнейший источник нефти в Европе. Там борются друг с другом английский, американский и французский капитал из-за обладания нефтью. Если мы достаточно сильны, чтобы раскинуть так далеко наше могущество, мы будем диктовать условия Англии. Если, наоборот, мы перехватываем через край, мы достигнем лишь того, что Англия взбесится, вышлет Красина /нарком внешней торговли, ведший в то время важные переговоры в Лондоне – Ю.Ж./ и т. д. Это – чистый вопрос могущества…

Восточная Галиция изжила иллюзии национализма и созрела для советизации. Восстание в тылу поляков было бы громадным плюсом. Но мы можем идти на содействие такому восстанию и на содействие советизации Галиции лишь в том случае, если мы решим в той или иной форме распространить там сферу нашего могущества… Пожалуй, немедленное выступление в духе аннексии Галиции было бы неосторожно. Нельзя гарантировать, что некоторые элементы мы этим не оттолкнём. Лучше идти медленными темпами. Вполне целесообразно создание Галицийского ревкома для проведения советской политики в Галиции, организации там восстания, сосредоточения галицийских частей на Галицийском фронте и подготовки будущего слияния с Украиной.

Члены ревкома намечены галицийскими коммунистами. Детали этого плана они ещё обсудят с тов. Таковским. Одно должно быть сделано сейчас – принятие решения о том, можем ли мы вообще расширить так далеко сферу наших действий».67

Политбюро согласилось не форсировать события. Его постановление от 22 июня гласило: «Утвердить предложение т. Чичерина об осторожной политике, сохраняющей независимость Восточной Галиции».68 Но после выхода частей Юго-Западного фронта ко Львову, забыло об «осторожности».

8 июля был сформирован ревком Восточной Галиции во главе с В.П. Затонским, уроженцем Украины. А уже 15 июля в Тарнополе провозглашена Галицийская Социалистическая Советская Республика, что на следующий день одобрил пленум ЦК РКП.69 Просуществовавшая, да и то, чисто номинально, шесть недель.

Гораздо сложнее протекало обсуждение условий мирного договора с правительством Ульманиса. И не потому, что кто-либо в Политбюро противился умиротворению на одном из самых небольших и незначительных участков огромного фронта, протянувшегося от Печенги до Крыма, отнюдь. Проблема крылась в будущем Латгалии, одной из трёх земель, и составивших Латвийскую Республику. Той самой Латгалии, в которой всё ещё находились части Красной Армии, где продолжала действовать Советская власть.

Потому-то ещё 27 декабря 1919 года, после первых же встреч наркоминделовцев с рижской делегацией, Чичерину пришлось испрашивать у Политбюро разрешение: можно ли отдать эти три уезда Витебской губернии, населённые не только латгальцами (всегда считавшими себя иным, нежели латыши, народом), но и белорусами, русскими, правительству Ульманиса. Получил же весьма неопределённое указание – вопрос отложить, «поставив вновь в зависимости отхода переговоров».70

Две недели спустя, 10 января 1920 года Политбюро по настоянию Чичерина вернулось к обсуждению непростой, как оказалось, проблемы. Решило «вести политику к миру с буржуазным правительством Латвии», но при соблюдении непременных условий – «эвакуации Латгалии нами без занятия белыми латышами, нейтрализации Латгалии до самоопределения».71 Но даже такое, по сути, половинчатое предложение не устроило делегацию Риги. О реакции на него ведший переговоры от имени РСФСР Л.М. Карахан информировал на следующий день наркома: «Латвийская делегация… заявляет, что Латгалия есть часть Латвии и, по очищению первой советскими войсками, должна быть занята латвийской армией».72

Столкнувшись со столь твёрдой позицией, Политбюро (в лице Ленина, Троцкого, Каменева и Крестинского) 13 января практически капитулировало. Уже безоговорочно признало требования представителей Ульманиса, о чём в тот же день Карахан уведомил латышскую сторону. Правда, чтобы хоть как-то отыграться за поражение, попытался выторговать хотя бы «мелочь». Важный железнодорожный узел Пыталово, где пересекались линии Петроград-Двинск(Даугавпилс, административный центр Латгалии) – Вильна – Варшава и Москва – Рига, предложил он, должен остаться на советской территории. Но юрист по профессии, получивший навыки дипломатии на Брестских переговорах, не сумел добиться даже этого.73

В конце концов, Карахану пришлось уступить во всём ради всего лишь перемирия со слабой латвийской армией, что и было достигнуто 30 января. Части Красной Армии стали спокойно (даже равнодушно) отходить на восток, чего бы не сделали Латышские стрелки, оставь их Троцкий на этом участке фронта.

С явным предательством интересов пролетариата, мировой революции смириться ЦК Компартии Латвии не смогло. 28 февраля заявило, что больше не считает себя руководящим органом областной организации РКП и направляет в Коминтерн собственного представителя. Демарш последовал и со стороны латышских стрелков, составлявших наиболее дисциплинированную основу 13 армии Юго-Западного фронта. Собравшись не конференцию, названную «беспартийной», вместе с рабочими-латышами, проживавшими в России, потребовали от руководства РКП сделать всё возможное, чтобы сохранить в Латгалии, пусть и в несколько урезанном виде, завоёванное революцией – Советскую власть.

И вновь членам Политбюро пришлось срочно искать хотя бы видимость компромисса, на этот раз – с коммунистами-латышами. Понимая всю бессмысленность своего поручения, рекомендовали А.А. Иоффе, заменившему Карахана на посту руководителя российской делегации, «не проявлять особой уступчивости». 74 Рекомендовали 15 мая, когда «уступать» уже было нечего. На завершавшихся переговорах уточняли и согласовывали лишь отдельные незначительные детали мирного договора, который был подписан 11 августа таким, каким его хотел видеть только Ульманис.

Как и предыдущие договоры (с Эстонией, Грузией, Литвой), он безоговорочно признал независимость ещё одной отколовшейся окраины. Установил российско-латвийскую границу от Эстонии до города Дрисса на Западной Двине – она практически без изменений (Пыталово в 1940 году всё же вернули РСФСР) сохранилась до наших дней. Потребовал завершить отвод частей Красной Армии из Латгалии «к четырнадцатому дню по ратификации», что сделал ВЦИК уже 11 сентября того же года. Предусмотрел запрет «пребывания на своей территории /РСФСР и Латвии – Ю.Ж./ каких-либо войск, за исключением правительственных или войск дружественных государств, с которыми одной из договаривающихся сторон заключена военная конвенция». Определил и значительные финансовые и экономические уступки Москвы.75