будет поставлена, русский артист, прежде чем украдет… начнет мучиться. Это особенность русского — копаться в себе и в результате все испортить».

А что же сам Борисов?

Взятая им планка — на той же высоте, что и у Михаила Чехова, Лоуренса Оливье, Марлона Брандо, Джека Николсона, Пола Скофилда… «Я бы, — говорит Маргарита Литвин, — сравнила Борисова с Михаилом Чеховым. Они даже внешне были похожи. Невысокие, не блещущие красотой, не имеющие уникальной красоты голоса… Но все вместе у них — это магия, какой-то феноменальный магнетизм. От Борисова на сцене оторваться было невозможно, он притягивал к себе, затягивал — как в воронку. И сидевший в зале шел только за ним — туда, куда он вел, туда, куда он хотел, чтобы ты шел. Не отпускал никого. Умел сразу брать зал в руки, владеть им — качество редчайшее, один из элементов таланта».

«У каждого крупного артиста есть предшественники, — говорит Анатолий Смелянский. — Из современности. Так в истории театра идет: когда появляется крупный актер национального значения, это запоминается в генофонде и потом воспроизводится каким-то образом, странным образом. Олег Борисов — это Михаил Чехов. В огромной степени. С тем же разбуженным потрясающим духовным аппаратом, с этой способностью формулировок, с религиозным чувством глубочайшим…. Вот такого класса артист». «Иногда от его исполнения рождалось ощущение — как будто слышен звук треснувшего и разбитого стекла» — так Павел Александрович Марков писал о Михаиле Чехове. Но это — и о Борисове.

Александр Ширвиндт, когда речь заходит о мастерстве в профессии, называет три, с его точки зрения, идеала: Евгений Евстигнеев, Олег Борисов и Николай Гриценко. «Это такой триумвират, — говорит он, — где вы найдете все архинеобходимые черты для актера.

Евгений Александрович, что бы ни играл, где бы ни выступал, он патологически не мог наврать — он был органичен во всем. Какую бы жуть ему ни предлагали, он все равно это делал виртуозно.

Олег Борисов — это вообще уникальное явление по четкости и знанию того, что он играет. То есть он шел во многом от накопленных знаний, тщательно изучал материал…

Нельзя сказать, что на его фоне Николай Олимпиевич был человеком высокого интеллекта, но когда он выходил на сцену, ты понимал, что это — талант от Бога. Что откуда берется — загадка!»

Сергей Никоненко, снимавшийся с Борисовым в «Параде планет» — фильме умном, добром, щедром и, как и все, наверное, фильмы Вадима Абдрашитова, в какой-то степени пророческом, и пораженный совершенно невероятной его палитрой, без малейших сомнений отводит Олегу Ивановичу место в первой пятерке отечественных артистов. Людмила Гурченко, работавшая с Борисовым в шести фильмах, вообще считала, что он мог сыграть в любой картине — отечественной или зарубежной — лучше любого артиста. Во всяком случае, когда она смотрела какой-либо фильм, ей казалось: вот здесь не хватает Борисова, вот здесь сыграл бы только Борисов…

Один из любимых рассказов Леонида Ефимовича Хейфеца о Борисове следующий. Рассказ — из середины 1970-х годов. Тогда очень много времени все проводили на кухне. Кухонные разговоры друзей. Однажды в квартире Хейфеца на кухне собрались четверо. Говорили о театре, кино, и вдруг возник вопрос: а кто все-таки лучший артист? «Оказалось, — рассказывает Леонид Ефимович, — что на этот вопрос мы никогда в жизни себе не отвечали. Все задумались. И один сказал — Борисов, второй сказал — Борисов, потом третий сказал — Борисов. И четвертый сказал — Борисов. И это в середине 70-х, когда была целая группа выдающихся, замечательных артистов, которые были на виду. Не назвать Смоктуновского, не назвать Ефремова, не назвать Евстигнеева… А вся наша четверка называет Борисова. И тогда возник следующий вопрос: а почему — Борисов? Мы ведь и „Кроткую“ тогда еще не видели — этот спектакль был поставлен позже. Почему в середине 70-х в СССР, на кухне лучшим артистом страны сведущие в искусстве люди назвали Борисова, не будучи даже с ним знакомы? И кто-то сказал: когда я вижу Борисова, мне кажется, что он все понимает про жизнь так же, как и я. Он т а к любит, что ты понимаешь, что близок ему. Он т а к яростно ненавидит, и ты понимаешь: и ты ненавидишь это же… В нем была сконцентрированная боль, сконцентрированное чувство справедливости».

Татьяна Москвина не только считает Олега Борисова актером одного масштаба с Лоуренсом Оливье и Джоном Гилгудом, но и высказывает предположение о том, что, «может статься, наш-то мог сбыться и крупнее их, на иных ландшафтах, с другой исторической пищей!». Причиной такого неполнозвучия трудно счесть что-либо, кроме «„провинциальности“ советского кинематографа 70–90-х годов. Как и все мы, Борисов был прочно заперт в исторических обстоятельствах своего времени, изолирован от мира. Мелкий сиюминутный пейзаж часто казался нашим сценаристам и режиссерам важным, истинным. Борисов преодолевал и мелкость, и сиюминутность — внутри своего образа, но целиком перетворить картину не мог».

«Если что и погубит наш театр, — говорил Александр Свободин, — то это разливанное море актерского дилетантизма. Существует, укоренилась в спектаклях скрытая актерская безработица на рабочих местах. Правит бал приблизительность, роль играется пунктиром, то есть с выпадениями актера из цельного сценического мира. Общение персонажей уступает место обмену репликами… Это слишком большая и болезненная тема, чтобы продолжать…

У Борисова я не видел несделанной роли. У него любуюсь тем, как это сделано. Как продуманно, как четко пригнаны друг к другу все детали. Его методологическая подготовка универсальна, дикция, пластика образцовы. Он никогда не общается формально. Его роли можно изучать как проявление современного состояния наследия русского новаторского театра и прежде всего открытий Станиславского. У него замечательная школа. Единицу сценического времени он наполняет до краев жизнью персонажа.

Вспоминаю старую театральную мудрость: актеру необходимы три вещи — чтобы его было слышно, видно и понятно. Но оказывается, что сочетать в себе эти три ипостаси актерского мастерства невероятно трудно и доступно лишь высоким профессионалам. Такой профессионализм становится элементом художественности, вызывает чувства эстетические, а уж если он соединен с магнетизмом личности — перед нами художник, владеющий твоей душой. Таков он — Олег Борисов».

Глава двадцать третья

«Без знаков препинания»

Когда Юра, ответственный за пополнение домашней библиотеки, принес из магазина подписных изданий последний — десятый — том из собрания сочинений Достоевского, Олег Иванович сказал: «Самая удивительная в мире профессия — писать книжки! В особенности такие, как эта. Но я уже никогда ничего не напишу, потому что напрочь лишен этого дара».

Разговор о писательстве был продолжен значительно позже — уже в 1978-м. Тогда Юра впервые узнал,