– Удавлю дешевку… – пробормотал сиплый голос.

– Да энто баба здешняя, – услышала она Малафея. – Брось, Катька…

Она видела над собой пухлый, криво улыбающийся рот и серьгу в ухе. Рядом кто-то сдавленно стонал.

– Вали отседа. Хайло разинешь – пойдешь на шкварки…

Перепуганная, она стояла посереди горницы, прислушиваясь к голосам на дворе.

– Эй, ты где, баба? Тащи воды!

– Никуды не пойду. – Варвара заплакала. – Спать хочу, ночь на дворе…

Малафей шагнул к ней, она отпрянула. Из ладони у него торчал финский нож.

– Пришью, как жучку!

На траве лежал мужик с посеревшим, заросшим щетиной лицом и прерывисто, с присвистом дышал. Варвара попыталась задрать намокшую кровью рубаху, но он со стоном ударил ее по руке.

– Чего же ты дерешься, дурень? Стерпи маненько…

– Не довезу я его! – с надрывом закричал малый с серьгой в ухе, тот, которого Малафей назвал Катькой. – Ты глянь, Сопатый, он пузырями пошел…

Краснорожий детина с железным бочонком в огромных лапах покосился на лежащего:

– Доходишь, Лёвчик?

– Ишо у Катьки на поминках спляшу, – пробормотал тот.

Варвара разорвала рубаху, промыла рану под ключицей.

– Ну, огрызок, – проворчал детина. – Баба заложить – тебе не жить…

Пока Варвара перевязывала, они сновали от телеги к риге, таскали какие-то ящики, рулоны ткани, овчины. У Катьки в руках развалилась коробка, на голову Варваре посыпались связанные парами новенькие галоши.

– Дождетесь легавых… – торопил Сопатый. – Карасин под низ…

Заложив яму досками, они взялись за лопаты.

Лежа рядом с Палашкой, Варвара слышала, как Малафей возится у стола. Вспыхивал огонек цигарки, да бутылка поблескивала на лунном свету. Вдруг он запел тонким слезливым голосом:

В последний час разлуки

С тобой, мой дорогой,

Не вижу, кроме скуки,

Утехи никакой…

Варвара села на полатях:

– Табе угомон будеть, ай нет? Уж подыматься скоро…

Он встрепенулся:

– Песню играть можешь? Ступай сюды, живо!

Она подошла, увидела на столе шмат сала в тряпице, хлеб, банку консервов. Он протянул ей стакан.

– Лутче хлебца дай.

– Забирай всю добро! Знай пензенских!

Варвара выпила, ей обожгло горло. Малафей смеялся:

– Энто ж Спиртяга Иваныч, отец родный! Эх, зяблики танбовские, кошкодёры! Нагляделся я на вашу дурь, будя…

– Батюшки, вино какая пьяная! – Сало она сунула в юбку, взяла ломоть хлеба и нюхала. – Плыветь все кругом…

– Мине ежели накатить – нипочем не удержишь, – распалялся он, наливая. – Уж такой я мужик! Не гляди, что я росту курячьего, кого хошь обломаю и рядами положу…

Она засмеялась:

– Разбойник ты, Соловей Панкратич…

– Малафей, не соловей!

– Я с тобою вино пью, а ты меня после зарежешь…

– А ну, спевай мне песню на дорожку!

– Далеко собрался?

– На кудыкину гору! Мы военных тайнов не выпущаем…Эх, душа наружу толкается!

Он чиркнул спичкой, нагнулся и достал из мешка бронзовый канделябр. Варвара с восторгом смотрела, как он поджигает одну за другой толстые свечи и втыкает в рожки.

– Щяс праздновать будем, балы баловать, как у господ ахвицеров в Красном Селе…

Огонь заиграл на потемневшей позолоте, по бревнам побежали тени.

– А один… слышь? Штабс-капитан фон Бреверн. Вперлися мы к ему. Так что, вашскородь, ступай под арест. А он ухом не ведеть, с хрусталю выпиваеть. Вы кого напужать хочете, скоты? Энто мы, значить, комитет ротный… Я есть русский ахвицер! Цапнул у Гараськи штык австрийский и пырь себе в брюхо! С его кровища текеть, а он, сволочь, сидить и красную вино кушаеть…

– Пропадай моя головушка! – Варвара махнула рукой. – Ишо наливай!

Со стаканом в руке, привалясь к плечу Малафея, она завела глаза к потолку и запела:

В воскрёсный день рано,

Да в воскрёсный день рано,

Сине море играла…

Малафей жмурился и мычал, подпевая. Рука его лежала на Варвариной груди.

Посередь синя моря

Случилася горе,

Да и случилася горе,

Тама Марья тонула…

По щекам ее текли пьяные слезы. Он завалил ее на лавку, она неуклюже отбивалась:

– Отвязни, сатана…

– Тебе как звать-то, ясноглазая?

– А вота не скажу…

Свечи в канделябре оплыли, последняя зашипела и погасла. Небо за окошком начинало светлеть.

Варвара открыла глаза. Спихнув к стенке храпящего Малафея, сползла на пол, с трудом поднялась на ноги, шатаясь, пошла на двор.

Она копает, тяжело дыша, стараясь не промахиваться лопатой. Наконец показались доски.

Просунув черенок в дыру, налегла всем телом, вынула одну. Достала верхнюю коробку. Под ней открылся прикрытый рогожей рулон ситца в мелкий цветочек. Выцарапала всю штуку и стояла, покачиваясь, поводя по двору мутным взглядом. Прибрела к землянке, пошарила под стрехой, затолкала рогожу в щель.

У колодца вытащила бадью, опустила лицо в воду, напилась и поплелась обратно. Споткнулась, упала и захрапела, раскинув тело посереди двора.

– Убью паскуду! Придушу, как жучку!

Малафей остервенело бил ее босыми ногами, отшвыривая виснущую на нем, орущую Палашку.

– Девку щяс покалечу! Говори, чего сперла?

– Пусти, чорт, дай дыхнуть! Мужуки энто, мужуки…

– Каки таки мужуки? Что ночью были?

– Другие, кажись… – Она судорожно глотнула. – Я те шумнула, а ты ровно покойник… На двор пошла, гляжу, мужуки чужие. Они мене как стукнуть…

– Все брешешь, ведьма!

Он ударил ее, выдернул нож и раскрыл. Варвара оцепенела, острие уперлось ей под челюсть.

– Ой, мамыньки! – завизжала Палашка.

– А ну, брось бабу! Не балуй… – раздался голос.

По двору шел командир, Крячихин постоялец, в сопровождении двух бойцов. Люди в красноармейской форме, пешие и конные, тянулись по дороге.

Малафей вскочил и исчез за домом.

– В прятки играть будем али как? Скажи свому мужику, чтоб сам вылазил, не то хужей будет…

– Мужик-то не мой.

– А мордовал как свою… – заметил командир. – Выходи, братец, не тяни волынку!