– Боюся, мамка… – хнычет Палашка.

Варвара запихивает ее под лавку, сама заползает следом.

– Пулять зачнуть – ляжи, не трепыхайся!

Однако на улице тихо, тенькает синичка.

Мужик появляется в дыму.

– Патрон жалко стратить… – бормочет он свирепо. – Какие были-то? Слышь, баба? Армейские али мужики?

– Дак не видали мы ни единого…

Переждав, Варвара высовывается. Он сидит на краю стола и торопливо ест. Сам он тщедушный, на нем длинная кавалерийская шинель.

Вдруг он закашлялся и стал колотить по столу, опрокинув бутылку.

– Пущай я жук навозный, а ты против мине сильно грамотный, паразит? – орал он неизвестно кому. – Всю гастрономию достиг, откуль у моржа яйца растуть? Командеры, мать вашу, мало вас драли…

Он покосился на них через плечо:

– А ну, брысь отседова! Расселася, гусыня…

Подхватив мешки, они кидаются к двери. У порога их останавливает окрик:

– Назад! – Он лязгает затвором. – Стоять! Не отпущаю! Крою беглым, бью на месте!

Они застывают, ни живы ни мертвы, под наведенной винтовкой.

– Слушай мою команду! Я тя арестовал. Теперя ты пленная баба. Допрос чинить буду, очную ставку табе ставить.

У Варвары брызжут слезы.

– Что ж ты над нами куражишься, пьяные твои бельма! – кричит она, заслоняя рыдающую Палашку. – Ружье убери! Дитё застращал, ирод!

– Отвечай по всей форме, даю важный вопрос. – Винтовку он все же поднимает кверху дулом. – Деньги есть?

– Вот дурень-то…

– Брешешь, у баб завсегда деньги есть. С ходу тебе застукал, суть твою поганую выставил… Фамилие какое?

– Табе зачем?

– Давлению окажу, набью хлебальник! Последний вопрос становлю, не ответишь – табе кранты…

Отхлебнув из бутылки, он пристально смотрит на нее. Палашка заскучала, взяла со стола жменю капусты.

– Не мелькай! – Мужик отпихнул ее, она упала.

С воплем Варвара налетела на него, скинула на пол вместе с табуреткой, поддала ногой.

– Сморчок сопливый, ишо девку тронешь – я те башку оборву!

– Положь оружию! Заряженная!

Она отшвырнула винтовку, раздался выстрел. Пуля чиркнула по бревну, взметнув облачко пыли.

– Сказал – заряженная! – закричал он, поднимаясь, потирая ушибленное плечо. – Теперя набегуть…

– Кто набежить? Тута окромя волков отродясь никого не водится… Я тута хозяйка, энто наша усадьба!

Она разбросала поленья, откопала в куче хлама полусгнивший голик, принялась мести. Мужик сел к столу, уронил на локоть голову и всхрапнул. Она смахнула на пол объедки.

– Соли надо? – буркнул он, приоткрыв глаз.

– Почем?

– Подай баул, тама под лавкой. А то – денег у ей нету…

Она принесла сундучок с замком, он стал в нем рыться.

– Небось слыхала, почем соль ноне? Недорого возьму. Осьмушка – бутылка… А энто видала?

Он развернул нижнюю юбку из белого батиста с кружевной оборкой. И Палашка прибежала смотреть. Варвара вертела юбку и так и сяк, прикладывала то к себе, то к дочке, не могла расстаться.

– Цана – муки два пуда. За пуд уступлю, по знакомству…

Вдруг он вскочил и, вырвав юбку, бросился к прорехе в крыше.

– Навела, паскуда! – прошипел он и метнулся за винтовкой. – Сейчас ступай к им, бреши чего хошь, живо!

Губастый парнишка в поддевке шагнул через поваленную изгородь, но, увидев идущую по двору Варвару, что-то сказал сидевшему в телеге матросу.

– Ишо новости… – недовольно проворчал матрос. – Откуль такая чудо-юдо?

Варвара, не ожидавшая такого приема, насупилась:

– А сами кто будете?

– Мандат тебе, что ли, показать? – Матрос усмехнулся.

У него было задубевшее, смуглое лицо, смотрел он угрюмо, но по усмешке Варвара узнала Гришку, Баранчикова работника.

– Али как звать позабыла?

Она вспыхнула:

– Энто ты, може, позабыл, да я-то век помнить буду…

– Кажись, я с тобой не крестимши… – начал он и осекся, глаза его сузились. – Баранчикова, что ль? Варькя? Ступай, откудова пришла. Нам кулаков не надобе.

– Энто я – кулачкя? – Она опешила.

– А то! Семья самая кулацкая, мироеды натуральные. Мало вас жгли… Лошадей однех сколько держали!

– В глотку тебе мою богачеству… – пробормотала она, опустив голову. – Я с дитём за подаянием по дворам ходила, и мешки шила, и белье мыла, только б не околеть…

– Ты отседа ушла? Для чего верталася? Никто не звал.

– Куды ж мне деваться? Голод кругом. А тута земля…

– Земля энта не ваша, земля теперя народная. Не пустить тебе сельсовет – и амба, гуляй на все четыре…

Она вскипела:

– Ты-то чего лезешь? Боле всех надо?

– Я и есть председатель сельсовета, – просто сказал Гришка. – Я тута советская властя…

Варвара с Палашкой бредут по улице.

– А Егор богатый? – мечтательно спрашивает Палашка.

– Первый был хозяин на деревне, – сухо говорит Варвара. – Помереть-то не дадуть, кровь родную на улицу не погонють…

Ворота распахнуты, ветер гуляет по усадьбе. Пусто в конюшне, от сенного сарая одни столбы торчат. Над крыльцом Баранчика полощется порыжевший за зиму красный флаг.

Что-то заскрипело на дворе, донеслось хриплое ворчание. Из собачьей конуры показались ноги в опорках, потом костлявый зад, и на свет вылез дурачок Мартынка. Увидев застывших в воротах Варвару с Палашкой, он задрал к небу заспанную физиономию с сивой бороденкой и забормотал:

– Дай табачкю, дай табачкю…

– …Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся…

Служба шла в боковом притворе. Священник в очках с синими стеклами оглянулся, две бабы с готовностью подхватили его под руки, помогли спуститься.

Спины склонились над купелью, раздался негодующий плач младенца, и Варвара увидела, как баба ловко приняла на распахнутую пеленку красную мокрую девочку.

Крячиха вложила кисточку в пальцы священнику и, водя его рукой, крестом помазала лоб ребенка.

Бабы подняли отца Еремея на солею, поставили лицом к иконостасу.

– Миром Господу помолимся…

Тусклое пламя сальных плошек вздрагивало на сквозняке, по алтарю метались тени. Крячиха обернулась и беспокойно вгляделась в сумрак ниши, где стояла Варвара.

В избе у Трынки гуляют на крестинах, дребезжит гармошка в руках тетки Федихи.