Малафей вылетел из своего укрытия и сломя голову понесся на огород.

– Стой, стрелять буду!

Навстречу ему из малинника встал широкоскулый бурят с винтовкой, и Малафей, вильнув как заяц, помчался к ограде. Боец приложился и выстрелил.

– Я те стрельну, холера косая, я те так щяс стрельну по темечке! – Малафей враз остановился. – Рази можно макаков энтих допущать до винта?

Командир спокойно ждал, пока он подойдет.

– Давно в бегах?

– В отпуску мы, – буркнул Малафей и кашлянул. – Грудя слабая…

– Документ имеется?

– В эшалоне сперли…

– Нету? И нечего трындеть… Оружие где? Сапоги на базар снес?

Подошел боец, что-то негромко сказал командиру, он обернулся. Красноармейцы столпились в риге над ямой.

– Чего там заховано?

– Невиноватая я! – завопила Варвара, заливаясь слезами. – Ой, горе мине! Провалиться мине, невиноватая!

– В Токарёвке потребиловку ограбили, милиционера убили…

– Энто не моя усадьба. – Малафей смотрел вдаль. – Я тута никого знать не знаю. По пьяному делу до бабе завернумши…

Солнце садилось, когда Малафея с Варварой вывели из землянки. Бородатый следователь с помощником что-то замеряли рулеткой, милиционер отгонял пришедших поглазеть баб и ребятишек.

Боец проложил дорогу через притихшую толпу. Арестованных усадили на телегу, конвоир шуганул Палашку, и Варвара с криком вцепилась в него. Стыд жег ее, она дралась и кусалась, и сразу стихла, как только Палашка оказалась у нее под боком.

Две бабы внесли в алтарь бачок с баландой, мордатая надзирательница стала на раздачу. Вокруг закипела толчея. Под сводами собора не замолкал гвалт бабьих голосов, усиленный гулким эхом.

Палашка вертелась около воровки Марфуши, кормившей грудью месячную дочку. На верхних нарах подрались девки, игравшие в карты, скатилась и упала бутылка. Старик в углу оторвался от книги, поднял белую голову с длинными редкими космами.

– Заделаю начисто! – истошно закричала Марфуша. – А ну, лярвы, стихли мигом!

В очереди за баландой соседка Стеша, немолодая крепкая баба, жаловалась Варваре:

– Корове телиться, теплынь такая, картоплю садить. Мужик ишо, не дай господи, запьёть… В середу судить обещалися, а все никак…

– А мы посеяться не поспели, земля порожняя стоить… Коли засудють – обратно нам зима голодная.

Варвара подставила кружку под черпак. В нос ударил запах воблы и гнилой капусты, она невольно отвернулась.

– Люди вона за добавкой стоять! – проворчала надзирательница. – Морду она воротить, тоже барыня на вате…

К белому старику подошли две немолодые монахини с мисками. Он благословил их баланду, они по очереди приложились к его руке.

– Ваньшина! Баранчикова! На допрос!

Боец ЧОН, парнишка с соломенным чубом, весь в веснушках, перешагивая через лежащих, пробирался по проходу между рядами нар.

– Хуч на белый свет поглядим, прогуляемся… – обрадовалась Варвара.

– Ваньшина, кому говорят? А ну, зараз!

Марфуша подняла от груди раскрасневшееся, мокрое от пота лицо.

– Обождешь. Али крючок свой сунешь заместо титьки? Дак она ишо неприучённая…

Палашка скакала на одной ножке, обгоняя редких прохожих. Они свернули, и народу на улице сразу прибавилось.

– Обратно в чеку? – приостановилась Палашка. – Уж водили…

– Тебе не спросили…

Мужики и бабы, мрачные, возбужденно тараторившие, стайками и поодиночке текли к площади.

– Куды энто все? – спросила Варвара у конвоира. – На базар?

– Базар-то в Заречье, на другом конце…

На площади перед зданием бывшего окружного суда, занятым ЧК, было полно народу, а с прилегающих улиц все прибывали люди. Сзади нажали, поток закрутил их и понес. Они оказались затиснуты между бабами и огромным мужиком с рыжей бородой.

– О, ишо один вышел, в сбруе, ровно мерин… – язвительно говорил мужик.

На крыльце, бросая на толпу хмурые взгляды, разговаривал с мужиками человек в портупее, окруженный красноармейцами.

– Что он сказал? Что сказал? – спрашивала, таращась в лорнет, старуха из бывших, с напудренными щеками, одетая в солдатскую шинель.

Малый в кумачовой рубахе, подмигивая и скалясь, ловко работал локтями:

– Пироги стынуть, вино кыснеть! Драгоценныя, дозвольте пропихнуться…

Одной рукой он прижимал к груди штоф, другой тащил за собой лузгавшую подсолнухи девицу.

– Бесстыжая твоя рожа! – закричала баба с ребенком на руках. – Все идуть, а табе девок щупать?

Вокруг загалдели, набросились на парня:

– Ай ты татарин некрещеный? Матерь Божью заарестовали…

– Куманисты архирея увезли, живоносную забрали…

– Мы – как народ, – оробев, бормотал малый. – Как все, так и мы…

Впереди раздался негодующий рев, сухо щелкнул выстрел. На крыльце ломали двери.

– Несуть, несуть!

На лестнице показались мужики, тащившие на руках тяжелую икону.

Осеняя себя крестом, рыжебородый мужик запел:

– За-ступ-ни-це усердная, Мати Господа Вышнего…

Бабы с готовностью подхватили, хор полился над площадью:

– …За всех молиши Сына твоего…

У крыльца началась давка. Мужики расчищали путь, сыпя подзатыльники без разбору. Все рвались прикладываться, бабы с воплями протягивали детей:

– Матушка, спаси люди твоя! Покрый нас от всякого зла!..

С крыши, захлебываясь, застучал пулемет. Началась паника, народ бросился врассыпную, топча упавших. Отчаянно завыла Палашка – старуха повисла на ней, хватая воздух ртом. Водоворот швырнул их к забору, но Варвара сумела выдернуть Палашку.

Зажав на плече намокающую кровью рубаху, рыжебородый мужик, огромный, страшный, на коленях полз к крыльцу и хрипел:

– Владычица, Матушка, все за тебе ляжем!..

Конвоир исчез. В переулке Варвара с Палашкой замешались в бегущую толпу.

На рассвете Варвара поливала махорку на огороде, бегала к колодцу. Ее мутило, она пережидала, закрыв глаза, переводила дух и упрямо крутила скрипучий ворот.

Кто-то маячил на дороге. Она бросила ведро и пошла к воротам. У калитки с обротью на плече торчал взъерошенный Лебеда.

– Заходи, батюшка, – засуетилась Варвара. – Самовар как раз поспееть…

Он захромал к колодцу и, ухватив бадью, чуть не перевернул. Варвара увидела, что у него трясутся руки.

– Беда, Чубарка захромала, коновал божится – сглазили…