– Энто наши шти! Не трожь, зараза!

Она вскочила на крышу и, отодрав прибитую доску, свалилась в горницу.

– Дитё кормить нечем!

Отставив зад в подштанниках, он ловко отпихивал ее от печки, а другой рукой зачерпывал варево.

– Отдай! – кричала Палашка. – Мы тоже исть хочим!

Варвара схватила винтовку:

– Стрельну! Ей-богу, не погляжу!

– Незаряженная, положь. – Обжигаясь, он перекатывал во рту горячую жижу. – Кулацкая твоя морда, человека убивать за пойлу поросячью… На, подавися!

– Иди, доча, покушай, покуда он все не сожрал. Нахлебник ишо… – проворчала Варвара.

Палашка накинулась на еду.

Забравшись на полати, мужик завернулся в шинель, что-то под ней отщипывал и отправлял в рот. Его била дрожь.

– Дай хлебца, дяденька, – попросила Палашка, углядев, что он жует.

– Не могу, самому мало… – Он сунул за щеку остаток краюшки. – Рази энто шти? Тама один бурак, энто борч называется, а шти положено с капусты.

– Ты мине не указ, – проворчала Варвара. – Тута я хозяйка. А куролесить будешь – мужуков с деревни покличу.

– Я те покличу, головы недосчитаешься, – пообещал он. – Помой рубаху, худо мине…

– Прислугу нашел… – Она подняла с полу его гимнастерку. – Иде же ты так выгвоздался? Давай соли осьмушку – одёжу вымою.

– Я те лучше дам… Тама в подсумке.

Варвара подобрала подсумок, открыла – он был набит винтовочными патронами.

– Куды энто? В похлебку ложить?

– Ну, квашня… Да за патроны мужики табе цельного барана приволокуть.

Варвара с сомнением потрогала патроны в смазке:

– Не омманешь?

– Настоящий товар даю. Патрон самый свежий, прямо с заводу, с сорок третьего, танбовский…

Она припрятала патроны и, собрав его одёжу, пошла на двор.

У колодца она услышала его отчаянный надсадный крик. Из дома с воем вылетела Палашка в слезах:

– Напужалася, мамка!

– Ложись, гады, нарублю в окрошку! – хрипел он, скорчась на полатях, и трясущимися руками дергал затвор.

– Когда ж угомон табе будеть? Нету никого, чего табе млеется…

Варвара отобрала у него винтовку. Он обмяк, покорно дал себя уложить, свернулся калачиком под шинелью.

– Машину увидишь – сейчас до меня беги… – прошептал он.

– Откуль тута машина? – удивилась Варвара. – У нас и рельса нету, до чугунки семьдесят верст…

– Самая лютая та машина, от ей не скроешься… – бормотал он, скрипя зубами, шаря по бревнам воспаленным взглядом. – С семью головами рогатыми, и шесть крыл у ей железных, серу огненную пущаеть и кричить нестерпимым голосом…

– Страсть какая! – Она перекрестилась. – Ероплан, что ль?

Пот лил с него градом, он часто и шумно дышал.

– Непутевый какой… – с досадой сказала Варвара. – Звать-то тебе как?

Накрывшись с головой, он отвернулся к стене. Она пошла к двери, но услышала его хриплый шепот:

– Коли помру – Пензенской губернии Чембарского уезду деревня Ключи… а звания наша Малафей.

– Соловей? – удивилась Варвара. – Татарин, что ль?

– Малафей, не Соловей… Самая ни на есть православная. Андела на самые на святки, третьего числа…

Лошадь с санями торчала в распахнутых воротах сельсовета. Мужик скидывал остатки снега с крыши. На крыльце курил и щурился на солнце паренек в красноармейской шинели.

Набравшись духу, Варвара оглянулась на Палашку и толкнула дверь.

Посереди горницы в луже плавают лиловые документы.

Гришка в черном бушлате ходит у стола по проложенным доскам, чертыхаясь, роется в папках. С потолка, булькая, струйка стекает в таз.

– Нашел! – Губастый Спирька, секретарь сельсовета, сидя на корточках, машет выловленной бумагой. – И ведомостя тута, и межевые. Подсушить маленько…

– Портокол ячейки давай, салага!

– Я д-до твоей милости, Григорий Иваныч, – поперхнувшись, встряла Варвара.

Вошла старуха в тулупе, охая, перекрестилась на пустой угол, выпростала пакет из-за пазухи:

– Распишися, батюшка.

Пробежав документ, Гришка ухмыльнулся:

– Очумели они тама в волкоме? Да мы по разверстке когда ишо отчиталися, я тот раз все отдал энтой стриженой… – Он оглядел старуху. – Как же ты не утопла, Михевна?

– И то, – охотно отвечала она. – Лошадь застрямши, в Троицком вплывь по кочкам перелезла. Пойду с Богом, сыночки, скотина у мене непоенная…

Как только дверь за старухой закрылась, Варвара ринулась к столу:

– Прими, не побрезгуй, по бедности нашей! А коли не помрем, за нами не станеть, отблагодарим по-людски…

Прищурясь, Гришка смотрел, как она выуживает из мешка мерзлого гуся и четверть самогонки.

– Спиридон, табань! – Он бросил бумаги, откинулся на стуле.

Губастый принес стаканы и миску с огурцами и капустой.

Гусь лежал на папках, свесив узловатую шею. Варвара с трудом узнавала горницу. Только дубовый буфет Баранчика стоял на прежнем месте у стены, на крышке его блестел на солнце раскрытый сейф.

Выпив, Спирька весь сморщился.

– А, не любишь! Крячихин, он у ей на табаке… – Гришка подхватил капусту, поглядывая исподлобья на Варвару. – Иде ж ты хлеба возьмешь? В землю-то чего бросать? Из фонда самообложения не дам ни зернушка, и не надейся…

– Уж как-нибудь… Людям поклонюся…

– Дураков-то нету. Он тебе дасть, а завтре отряд придеть, его первого потрошить… Не дасть никто.

В дверь просунулась белобрысая физиономия красноармейца:

– Ждать-то долго ишо?

– Позабыл я про тебе, – засмеялся Гришка. – Спиридон, справку по хуторам куды девал? Подыми корму-то!

– Насчет дезертиров? Тута.

Гришка вытер руки об штаны и, обмакнув перо в чернильницу, поднял взгляд на Варвару:

– У тебе тама дезертиров не видать?

– Кажись, никого…

– Гляди, коли брешешь…

Губастый понес справку в сени. Варвара шагнула к столу, рухнула на колени в лужу, обрызгав Гришку.

– Не погуби, Гриша! Помрем ведь с девкой, некуды нам деваться, горемыкам… Дыхнуть только дай, уж я в долгу-то не остануся, только дай подняться! Век буду Матерь Божью за тебе молить…

– Ты энти ухватки холопские бросай… – Гришка, оторопев, оттолкнул ее руки, отъехал на стуле. – Налог заплатишь чрезвычайный – потолкуем на сельсовете. Пять тыщ со двора… Ты без мужика, так и быть, давай четыре.