зеленые всходы и сколько острых, горячих осколков и пуль косило их на корню! А они, наперекор всему, встали сплошной стеной между нашими и вражескими окопами.

В лесу закончились соловьиные трели, исчезли куда-то, будто предвидя грозу, пернатые певчие; молодые ребята перестали навещать милых подружек в медсанбате и заняли свои места в окопах, на огневых позициях среди буйной пшеницы, и не без тревоги смотрели на черный дубовый лес, за которым притаился враг со своими танками, пушками, грозя отомстить русским за разгром на Волге…

Тщательно замаскированная батарея Ивана Борисюка стояла на огневой позиции за боевыми порядками батальона майора Спивака. За эти месяцы лейтенант успел подружиться с прославленным комбатом. Борисюк старался быть поближе к нему, прислушивался к его словам и советам.

Молодому лейтенанту очень хотелось щегольнуть своей удалью и бесстрашием, поэтому он ходил без каски, передвигался не по ходам сообщения, а по земле. За это ему и пришлось выслушать от майора Спивака несколько суровых слов.

— Какой же это героизм, лейтенант Борисюк? — укоризненно говорил майор. — Ты ведь подставляешь башку под пулю немецкого снайпера… Это не героизм, а дурость… За каждым нашим шагом следят вражеские наблюдатели… И каску непременно надо носить. Ударит осколок по каске и отскочит, а пилотку пробьет — так уж вместе с головой… И батарея останется без командира. Совсем не остроумно!

Смущенный, пошел к своим бойцам лейтенант и приказал всем надеть каски, валявшиеся возле блиндажа.

Артиллеристы замечали перемены в поведении своего командира после каждой его беседы с майором. И правда, находясь вблизи этого мужественного пограничника, молодой лейтенант чувствовал себя увереннее перед лицом грозящей опасности.

В эти дни, когда шли последние приготовления к сражению, солдаты приободрились и подтянулись. А тут еще вернулись из госпиталя после ранения артиллерист Митя Жуков, незаменимый связист батальона Давид Багридзе и пожилой грузный наводчик орудия, дружок Шмаи, сибиряк Сидор Дубасов. С немцами он воевал еще в империалистическую войну и никак не мог закончить с кровельщиком спор на тему: какая война была тяжелее — эта или та…

Вот и сейчас, встретив Дубасова, Шмая отвел его к своему блиндажу, угостил консервами и белыми сухарями, которые выпросил у повара, и завел с ним старый разговор:

— Ну, что там, в тылу, говорят о немце? Есть у него еще сила или выдохся уже?

— Да что там знают в тылу, в госпитале? — отвечал Дубасов. — Небольшие они стратеги, эти медики. Но говорят, будто это уже у Гитлера последние вздохи… И если набьют ему морду на Курской дуге, то из этой дуги ему можно будет сделать крест… Проходил я по нашим тылам, а там столько техники натыкано — пройти невозможно. И не пойму, где это все набрали! Столько воюем, в стране — разорение, а сила у нас еще крепкая…

— А как ты думал? — гордо ответил Шмая. — Рабочий класс старается!..

Раньше, бывало, сибиряк говорил неохотно, только отвечал, когда его о чем-либо спрашивали, а теперь разошелся, рассказывая, сколько наших танков собралось за лесом да сколько орудий и резервных частей.

Старых друзей уже окружили бойцы, подсаживались к ним поближе, смотрели в рот рассказчику.

— Значит, говоришь, дядя Сидор, что дела наши неплохи? — вмешался в разговор Митя Жуков, белобрысый сухощавый парень с озорными синими глазами. Тот взглянул на него с укоризной и ответил:

— А ты что, с такими глазищами и не заметил, сколько за нами войск стоит? Теперь наши подготовились как надо… Да, собственно, где уж было на это смотреть, когда из-за Маруси ты забыл обо всем на свете! И если б не обстановка, тебя из медсанбата клещами не вытащили бы…

— Да что вы! Какая Маруся? — смущенно отозвался парень. — Никаких Марусь я там не встречал…

— Значит, она тебя встречала!.. Ну, эта рыженькая с накрашенными губами. Не придуривайся!.. Думаешь, не видали, как она плакала, когда ты уходил из госпиталя?..

— Да что вы говорите!.. Это Зинка плакала… А Зинка не по мне плакала, а по вас… Ночи напролет просиживала возле вашей койки, хихикала без конца… И о чем вы там ей рассказывали, дядя Сидор, что она так хихикала?

Тот смущенно замахал рукой, жалея, что завелся с этим зубоскалом. Чего доброго, в самом деле разболтает всем, что он, вспомнив молодость, немного приударил за Зинкой…

— Не знаю, как там ваши Маруськи и Зинки, — вмешался Шмая, чувствуя, что серьезный разговор идет на убыль, — а наше начальство, видать, крепко решило добить этим летом фашистскую гадину… Изучили уже немца… Никогда он не выигрывал войны, сам себе только шкодил. Нашумит фриц, нашумит, разозлит весь мир, восстановит против себя всех, а потом выбрасывает белую тряпку и орет: «Капут! Капитуляция!..» Главное, чтоб его здесь не пропустить. Если прорвется, плохо нам будет… Ведь отсюда дорога прямо на Москву…

— Что ты, папаша! Где ему до Москвы добраться, — отозвался Давид Багридзе. — Он и до своего Берлина не добежит. Зад свой не донесет…

— Ничего, мы ему поможем! — рассмеялся Митя Жуков, придя в себя после того, как Сидор Дубасов ошарашил его, напомнив о Марусе. В самом деле, думал он, если б не срочные дела, он так быстро ее не оставил бы. Хорошая девчина!..

Дни не шли, а летели. Весело было на огневой позиции. Ребята шутили, острили, словно предчувствуя, что таких спокойных дней уже не будет. Скоро начнется… Скоро взорвется эта необычная тишина на переднем крае и грянет буря.

Иван Борисюк все время находился впереди, на наблюдательном пункте майора Спивака. Каждый раз проверял связь и смотрел на Давида Багридзе, который возился с катушкой и телефонным аппаратом, как на свою судьбу, веря, что этот парень, если придется, не оставит его без связи ни на одну минуту.

Безмолвная лунная ночь плыла над землей. Тихо шумели хлеба. Не спалось старым солдатам, сидевшим в траншее возле замаскированных пушек.

Сидор Дубасов сегодня был необычно оживлен, взбудоражен. Может быть, в этом была заслуга санитарки Зины, на которую недвусмысленно намекал Митя Жуков? Но Шмая не вникал в подробности, считая это неудобным, и к тому же он не видел ничего зазорного в том, что девчина немного пригрела старого солдата, который уже идет с ярмарки… Друзья полулежали на траве и, прислушиваясь к тишине, вполголоса разговаривали.

Сидор Дубасов неторопливо рассказывал о родном сибирском крае, где, бывало, часто ходил на медведя… Собственно, Сидор не коренной сибиряк, его туда привела беда. Было это еще до революции, когда отец его работал кузнецом на Путиловском заводе и за участие в большой забастовке