подружились, словно всю войну прошли вместе. Но все же Иван Борисюк еще долго чувствовал себя неловко оттого, что во время первого знакомства так обидел человека, от которого узнал столько, сколько не узнал, может быть, за все годы учебы в школе, в училище…

А зима была лютая, безжалостная. Кого она собиралась заморозить, кому она собиралась служить — сперва было трудно разобрать. Верно, все-таки решила досадить непрошеным гостям. Снегу навалило столько, что на много километров лежала сплошная белая пустыня, среди которой виднелись руины сожженных деревень и железнодорожных станций, торчали остовы подожженных машин, жерла разбитых пушек, исковерканные танки. Всюду остались следы войны, пронесшейся в этом краю. А впереди были Курск, Орел, Брянск, где немец зарылся в землю, готовясь, как только высохнут дороги, двинуться отсюда на Москву.

Где-то на разбитой станции эшелоны остановились. Дальше пути были взорваны.

Дивизия Синилова быстро выгружалась. Мела пурга.

— Видишь, товарищ лейтенант? — кивнул Шмая на белую пустыню. — А ты боялся, что на твой век войны не хватит. Попробуй по этому снегу догнать фрица! Глаза на лоб вылезут…

Войска, обозы, машины, орудия двинулись по снежной целине. Ни дороги, ни тропки… Танки, грузовики застревали в снегу, и чем дальше, тем труднее становилось их вытаскивать. Лошади выбивались из сил, проваливались по брюхо в снег. А где-то далеко-далеко шел бой. Гремели пушки, стаями проносились в небе вражеские бомбардировщики и истребители, земля содрогалась от взрывов.

И снова расстроился лейтенант Борисюк. Ему казалось, что только они выгрузятся, а за холмами уже будет передний край, и он со своей батареей с ходу вступит в бой. Но вот они уже целый день в пути, а прошли только несколько километров. Каждый раз приходилось вытаскивать пушки, а грохот войны тем временем все отдалялся. Там гнали фашистов, а тут шла война со снегом. А он сыпал и сыпал, заметая все вокруг. Хоть бы найти местечко, где можно передохнуть, отогреться. Но здесь прошел немец, и все было сожжено…

Командир корпуса генерал Дубравин попытался вырваться вперед на легковой машине, но тоже застрял. Отправив шофера назад, он решил пробиться к передовым частям пешком и увидел, что здесь никакие машины и танки не пройдут. Надо было надеяться только на собственные силы. И был отдан приказ: пушки тащить на руках, каждый солдат несет на себе два снаряда или ящик с патронами…

Оставив машину, лошадей, колонны двинулись дальше. Надо было быстрее пробиться вперед, вступить в бой с врагом.

Три дня и три ночи шли бойцы по снежной целине, проваливаясь по пояс в сугробы.

Лейтенант Борисюк сокрушался. Ни в одном из воинских уставов не было намека на такое передвижение войск. А бывалые солдаты, привыкшие ко всему, впрягались в лямки орудий, брали на плечи снаряды и напористо плыли среди снежных валов.

Но как ни старались пушкари, они все же отстали, и лишь пехотные части вырвались вперед и вступили в бой.

Подойдя со своими пушками к окраине Курска, Иван Борисюк и его бойцы увидели только пожарища, разбитые вражеские машины, повозки и трупы. Над городом уже развевалось алое знамя.

На сей раз пурга, толстый снежный покров помогли врагу. Нельзя было вовремя подбросить подкрепления, и наступление приостановилось…

Солдаты взялись за лопаты.

— Странная война! — твердил все время лейтенант Борисюк. — Вместо того чтобы стрелять из пушек, приказано воевать со снегом. — А про себя думал, что ему просто не повезло. Если б послали на другой фронт, там такого не было бы.

— Ну зачем же расстраиваться, товарищ лейтенант? — успокаивал его Шмая, хитро прищурив глаз. — Ты, брат, еще побываешь в переплетах — будь здоров! Верно, начальники наши подготовят тут фрицам хороший компот… Слыхал, что сказал генерал Дубравин, наш комкор?.. Ну, помнишь, когда мы вытаскивали пушки, подошел к нам высокий такой, широкоплечий генерал?.. Он сказал, что эту зиму немец еще перезимует, а там мы ему такого духу дадим, что он проклянет тот день, когда полез к нам.

— Так тебе генерал и сказал? — подозрительно взглянув на него, спросил лейтенант.

— Точно так и сказал!..

— А кто он тебе, генерал? Родич? Брат или сват?

И снова Шмая чуть было не обиделся на Борисюка. Но заметив, что сказал он это беззлобно, ответил:

— Как хочешь, так и считай, лейтенант… Мы с этим генералом вместе еще под Перекопом воевали… на Врангеля ходили… Он был моим ротным.

— Да что ты, папаша, говоришь? — заиграли озорные огоньки в глазах Борисюка. И, подумав немного, он тихонько спросил: — А почему же он — генерал, а ты до сих пор сержант?

— Ого, если б все стали генералами, то кто же был бы солдатом? — оживился Шмая. — Понимаешь, дорогой, я после войны пошел по другому направлению… Сперва тоже было думал стать генералом, а как пришел домой да увидел, сколько у нас крыш разбитых — людям прямо на голову дождь льет, — ну и решил взяться за старую свою профессию…

Бойцы, подошедшие к ним, с интересом слушали повеселевшего кровельщика и от души хохотали. А тот, ничуть не расстроившись оттого, что не стал генералом, как его ротный Дубравин, начал рассказывать им о крышах…

Как ни бесилась зима со своими коварными метелями и вьюгами, все же пришлось ей отступить перед весенней оттепелью. Почернели леса, зашумели на дорогах ручьи. И тогда началось сильное движение на переднем крае. Генерал Дубравин зачастил в дивизию, где служил его старый приятель. И как бы ни был он занят, старался выбрать несколько минут, чтобы завернуть на батарею — поговорить со Шмаей-разбойником, послушать его шутки, какой-нибудь веселый рассказ. Глядя на него, генерал мысленно переносился в далекие времена, когда оба они — и он и Спивак — были молоды.

На фронте стояло затишье, и он приказал всем без исключения учиться, готовиться к грядущим битвам.

День и ночь рыли бойцы траншеи, окопы, укреплялись на рубеже. Все, начиная с медсанбатов и кончая складами боеприпасов, уходило под землю, укрывалось от вражеской авиации, тщательно маскировалось.

— Что ж это получается? — тихонько говорили бойцы. — Генерал думает, что мы вечно тут будем сидеть? Хочет устроить тут военную академию?

А Шмая, который все время что-то мастерил в блиндаже, отвечал со знанием дела:

— Дубравин знает, что делает… Это неспроста, и обижаться тут нечего. Очень даже мудро поступает! Когда солдат засиживается без дела, он обрастает жирком, а жирок для солдата — большая неприятность, поворачиваться ему мешает. Если сидеть без дела, мозоли могут вырасти на неприличном месте. Так лучше уж иметь мозоли