— Безусый… И, кажется, с характером… Посидел бы он еще немного в училище и пришел бы к нам после войны.

— Что и говорить, такого, как Аджанов, у нас уже не будет…

Молодой офицер нередко ловил на себе пристальные взгляды бойцов и терялся в догадках, не зная, что они о нем думают. Он сам с завистью смотрел на бывалых солдат, закаленных в боях. Никто здесь не знал, как он рвался из училища в действующую армию, да, как назло, попал сюда к шапочному разбору, когда фронт сразу переместился на сотни километров к западу. И вот он переживал, злился, сам не зная на кого.

Знакомство Ивана Борисюка со Шмаей произошло при необычных обстоятельствах, и началось это знакомство с небольшой ссоры…

После краткого отдыха дивизия передислоцировалась в район Курска, где шло наступление на немцев.

Подразделения грузились в эшелоны. На платформы устанавливали пушки, машины, ящики с боеприпасами.

Лейтенант Борисюк деловито распоряжался погрузкой. Стараясь подражать бывалым солдатам, которые привыкли к трескучим морозам и работали, сбросив полушубки, он тоже снял шинель. Но все понимали, что он страдает от холода, хоть и не надевает шинели, зная, что на него смотрят бойцы.

Подойдя к теплушке, в которой должна была ехать прислуга его батареи, Борисюк увидел, что Шмая грузит в нее какой-то громоздкий, тяжелый ящик.

Лейтенант подошел к ящику, приоткрыл крышку и увидел в нем гаечные ключи, подшипники, части от тракторов и тягачей, тщательно завернутые в тряпки, в бумагу…

— Что это у вас за железяки, товарищ гвардии сержант? Куда вы это грузите?.. Зачем загромождаете вагон этим хламом?

Шмая, вытирая пот со лба, насупился:

— Это не хлам, товарищ лейтенант, а важные части для тракторов и комбайнов… Если удастся, отвезу в нашу артель. Хороший подарок будет.

Командир батареи рассмеялся:

— Тоже придумали!.. — Но сразу вспомнив, что он начальник, строго приказал: — Выбросьте это! Не нужен нам лишний груз…

— Почему же это лишний груз? — обиделся Шмая. — Разве не видели, что осталось от тракторного завода! Камня на камне не оставили гады. Пока восстановят тракторные заводы и начнут вырабатывать запасные части, пройдет немало времени. А тут под снегом валяется такое добро!.. Вы понимаете, что оно значит для хозяйства?

— Вы меня не агитируйте, товарищ гвардии сержант, и не вступайте в пререкания. Давайте заниматься хозяйственными вопросами после войны. А пока выбросим этот ящик…

Шмая был оскорблён до глубины души. Остальные батарейцы неодобрительно посматривали на лейтенанта: «Что ж это такое? Человек целый день собирал, и не для себя ведь!»

Борисюк уже понимал, что попал впросак, — ничего страшного не было бы, если б взяли с собой этот ящик, но он считал неудобным отменить свой приказ. И пришлось сбросить ящик в снег…

Шмая, который все эти дни был необычайно возбужден, весел, смешил всех и с азартом работал, сразу помрачнел. Забравшись на верхние нары теплушки, он молча курил и думал.

Надо пойти в штаб просить, чтобы его перевели в другую батарею. Откажут, он пойдет к генералу Дубравину. Тот его недавно вызывал к себе, долго беседовал с ним, угощал чаем, предлагал перейти к нему в штаб, — уж найдет для него работенку, но Шмая наотрез отказался. Как же можно расстаться с боевыми друзьями, с которыми он прошел такой большой и трудный путь?..

И сейчас он тоже подумал, что не сможет расстаться с ребятами, и решил немного подождать, посмотреть, как оно пойдет дальше. Уйти он всегда успеет…

Так он лежал на нарах, размышлял и курил. Уж как товарищи старались успокоить его, втянуть в разговор, ничего не помогало…

Иван Борисюк скоро и сам понял, что напрасно так незаслуженно обидел старого солдата, к которому все относились с большим уважением. Теперь он жалел о том, что случилось, и не знал, как исправить свою оплошность.

Поезд шел на запад. Ночь была морозная, звездная. Солдаты крепко спали, и только Шмая сидел у печки, сделанной из железной бочки, подкладывал в нее дрова, подсыпал уголь, чтобы товарищи не мерзли.

Занятый своими невеселыми думами, он сперва и не заметил, что кто-то к нему подсел. А оглянувшись, увидел продолговатое лицо Борисюка, его улыбающиеся глаза, длинные светлые волосы, спадающие на лоб.

— Все сердитесь на меня, папаша! — тихо произнес лейтенант и дружески похлопал его по спине.

— Как же не сердиться?.. Жаль ведь такое добро…

— Мы потеряли больше, — подумав минуту, сказал Борисюк. — Но ничего, после войны все у нас будет — и тракторы, и машины, и запасные части… Сперва надо врагу отомстить… Отца моего гестаповцы в Киеве убили, мать и двоих сестренок замучили… Отец коммунистом был. Оставили его на подпольной работе, а какой-то подлец предал его. Вы мне немного напоминаете отца… Тоже был смуглый, и ваших лет… Не обижайтесь на меня!.. Не хотел я вас обидеть… Приказ есть: ничего лишнего с собой не брать… Ну, правду сказать, я погорячился малость… Сами должны понимать, как я рвался на фронт… Я ведь должен отомстить за отца, за мать, за сестренок… Вырвался, а тут уже все кончилось… Смотрю на всех, и завидно мне: все уже в боях побывали, а я… Не сердитесь на меня…

— А я не сержусь, — затягиваясь цигаркой, не сразу сказал Шмая и совсем другими глазами посмотрел на молодого лейтенанта, которого еще несколько часов назад просто терпеть не мог. Да, оказывается, нельзя судить о человеке с первого взгляда. Надо с ним пуд соли съесть, чтобы узнать.

— Напрасно расстраиваешься, товарищ лейтенант. Ты еще молод, у тебя вся жизнь впереди… Еще повоюешь… Был тут у нас до тебя командир Аджанов. Душа-человек!.. Знал он, как к людям подойти… Народ у нас спаянный… Одна семья, и горе и радости делим поровну. Тебя, верно, тоже со временем полюбят, но смотри, нос не задирай… Одним словом, надо тебе немного обтесаться…

Шмая задумался, но вспомнив слова Борисюка об отце, матери и сестренках, сочувственно проговорил:

— Значит, и ты хлебнул горя?.. Всем нам фашист насолил… У каждого с ним свои счеты есть. — И он стал рассказывать лейтенанту о своих мытарствах, о Вильгельме Шинделе, о лагере, о смерти Данилы Лукача.

Оба они и не заметили, как пролетела ночь. В оконце заглянул солнечный луч. Бойцы просыпались и с удивлением смотрели на сидевших рядом Борисюка и Шмаю. И у каждого мелькнула мысль: «Неужели так быстро помирились?»

В этот же день лейтенант перетащил свою шинель и сумку на верхние нары, где спал Шмая, и скоро они так