Нужно увидеть ту, что смогла завладеть сердцем, попутно плетя сказки о бессердечии.

В последний раз он смотрел через зеркало на родителей. Воображал их живыми, из плоти и крови. В конечном итоге, зеркало было разбито. В правом верхнем углу до сих пор жила вмятина от кулака, а уродливые трещины расходились до рам. Видар запрещал себе его ремонтировать.

Он делает шаг к зеркалу, а затем плотно стискивает зубы, внимательно вглядываясь в кривое, из-за сколов, отражение.

— Покажи мне ту, кто пустила в тебе корни. Сейчас же.

Глаза заволакивает пыль, отражение меркнет, превращаясь в ту, что занимала мысли, сердце, душу.

Эсфирь стоит перед ним, как тогда, на лестнице поздно ночью. Чёрный камзол и такого же цвета брюки наверняка всё ещё пахнут альвийской таверной и объятиями выпивших братьев. Волосы красиво вьются, обрамляя бледное лицо невесомым облаком, несколько прядей заправлены за острое ушко. Она сдерживает улыбку, мерцая хитростью в уголках глаз, словно знает о самом страшном секрете короля, желая разболтать его всему миру по огромному секрету.

«Ты похожа на карманного камергера Пандемония», — выдал тогда Видар. И, Хаос свидетель, его сердце чуть не утопилось в бокале амброзии. Она выглядела как демонова королева, как будто до него снизошла Лилит в сверкающем величии, решив растворить несносного короля в дьявольской красоте. Он изо всех сил старался нарисовать в воображении Пандемония и его камергера, понимая, что если он и был, то Видара бы захлестнула страшная волна зависти.

«А ты на долбанного альва!», — он искренне благодарил её за то, что поверила, за то, что сумела на небольшую долю секунду отрезвить, чтобы он разобрался, кто именностоит перед ним.

А затем был взгляд. Её взгляд, застывающий то на руках, то на лице. С той эмоцией, от которой у Видара вдоль позвоночника поползли мурашки. Тогда он приказал себе уничтожить неугодную эмоцию во чтобы то ни стало, раздавить, раскрошить. Но сейчас — сейчас понимал, насколько смешна оказалась та попытка, насколько ничтожна.

Видар и сам не понял, как блестящая ненависть смогла превратиться в… в то, во что превратилась. В какой момент всё пошло под откос? Когда сердце решило, что теперь принимает решение оно? Когда он самолично преклонил колено перед чувствами?

Он опирается рукой на раму зеркала внимательнее рассматривая ведьму.

Предательница связи. Она всё знала с самого начала, и он не удивится, что с самого первого взгляда. Ярость обжигает вены, удовлетворяя Метку.

Видар проводит большим пальцем по её скуле, чувствуя, как сколы зеркала впиваются в кожу.

— Как в твоей умной голове могла появиться такая глупость? — голос охрипший, сорванный, будто глотка разорвалась от яростного крика. — Как ты могла утаитьтакое?

Частью разума он понимал её. Но другая часть… Он ведь мог обрушиться на неё градом из ненавистных поцелуев, если бы узнал о связи. Он бы поверил. Только потому, что в тайне ото всех всё-такимечталнайти родственную душу. И плевать, кто она. Хоть человек.

А сейчас ненависть бурлила в лёгких, затопляла внутренности, поднималась к горлу раскалённым железом. Он ненавидел так сильно, что Метка Каина, наверное, светилась от счастья; что любой, кто находился рядом с ним — задыхался; что увидь её живую — не смог бы спрятать гнев в потрескавшихся радужках.

Ярость. Злость. Первородный гнев. Ледяная ненависть. Не на неё. На себя. За всё, что сделал. За боль, которую причинил. За каждое острое слово. Убивающий взгляд. За всё, благодаря чему она приняла решение скрыть, а следом — разорвать связь.

Солнечное сплетение напоминало игольницу. Только вгоняли туда раскалённые мечи.

Он найдёт её (он ведь всегда находит её? Будь то замок, чертоги памяти, испытания Старух…он же находит?). Позволит сделать ей всё, что она хочет. Даже даст время, чтобы разорвать связь. Они с Румпельштильцхеном приготовили идеальное зелье для восстановления памяти после Ритуала: в нём отсутствовали все воспоминая, касающиеся проявления любых чувств в спектре от блестящей ненависти до любви. Видар будет знать, что она — Советница, что ондоверяетей, что она должна разорвать ихбрачнуюсвязь (про родственную забудет, будет думать, что их связывает только брак по расчёту). Он сотрёт в пыль каждую эмоцию, превратившись в ледяную глыбу. Он даст ей шанс на ту жизнь, которую так хочется ведьме — без чувств к нему. А себе — подарит искупление. В каком-то смысле.

Затем Румпель поможет наполнить Тэрру энергией от связи, чтобы укрепить землю. Провернуть такое — чуть ли ни на грани с невозможным, но Видар поклялся сделать всё возможное, лишь бы искупить вину, лишь бы принести покой и комфорт в жизнь ведьмы.

— Видар, — тихий голос Себастьяна заставляет короля резко ударить по зеркалу.

Отражение улыбающейся Эсфирь исчезает. От кулака ползут трещины. Тонкая струйка крови течёт вниз, а Метка, разъярённая на хозяина, возгорается адским пеклом, снова высасывая жизненную силу из короля, не найдя виновника боли в его ладони.

Видар разворачивается на друга, как ни в чём не бывало. Он лениво поправляет камзол, стараясь вообще не подать виду, что только что разбил зеркало. Опять.

— Всё хорошо? — настороженно спрашивает Баш.

«Просто блеск. Убери этот жалостливый взгляд, Баш! Иначе я не сдержусь, клянусь, я заставлю тебя прекратить смотреть на меня так!»

— Да, более чем, — демон знает где, но Видар находит силы на безмятежную улыбку.

Внушительная часть зеркала за спиной с оглушающим грохотом осыпается. На секунду кажется, что он — зеркало.

Себастьян было открывает рот, но Видар оказывается первым:

— Хотел забрать к себе в покои. Оказалось, что оно разбито.

— Ты любишь её.

Сердце Видара падает на пол, повторяя звук предательского стекла.

— Конечно, это же комната моих родителей, — король не узнаёт собственного голоса.

— Я не позволю тебе сделать то, что ты задумал, — Баш делает несколько шагов навстречу к королю.

— Ради Хаоса! Зачем мне разбитое зеркало? — Видар чувствует, как под каблуком трещит стекло. Или так звучит его сердце?

— Прекрати это долбанное выступление! — чуть ли не шипит друг.

— Баш, ты — спрашиваешь, я — отвечаю, только и всего, — небрежно пожимает плечами Видар.

— Видар, хватит! — Себастьян повышает голос, обжигая всё вокруг него злостью.

«Демонов идиот! Идиот! Он хочет разрушить себя до основания, забыв, что от него уже ничего не осталось! Он хочет разрушить их обоих!», — и Себастьян не может контролировать злость, не может позволить совершить ошибку тем, кто дорог ему.

— Я просто стою, — ухмыляется король. — А ты, кажется, повышаешь на меня голос.

— Ты не имеешь никакого права помогать ей в разрушении связи! Не тогда, когда любишь её! — Себастьян срывается на