на небольшую площадь женщин и детей-подростков, всех тех, кого можно было выгодно продать иль обратить в холопов. Здесь же, на площадь, стаскивали и все найденное добро – нехитрые крестьянские пожитки перемежались с инструментом ремесленников, редким оружием, кожами и посудой. Стоял страшный шум: радостно крича, воины ловили домашнюю птицу, горестно стенали женщины, орали лети. С моря потянуло дымком – ратники Козьмы Косорыла жгли корабли.

Тут же пошла и потеха: ратники ловили молодых девок, затаскивали на сеновалы, задирали подолы… А как же! Победитель всегда прав. Горе побежденным!

Сие безобразие неожиданно прекратил боярин Гюрята, пригрозив лишить охальников доли. Непорченые светловолосые девки стоили на новгородском или полоцком торгу гораздо дороже тех, коих уже отпробовали. Намного, намного дороже. Девственниц охотно покупали татары, увозили в Орду. Кстати, юные мальчики тоже шли ничуть не хуже девиц. Гюрята обо всем этом прекрасно знал, а потому живенько прекратил непотребную порчу живого товара. Угрозы боярина подействовали весьма быстро, никому не хотелось вот так запросто лишаться добычи. Наиболее же упертых охаживали батогами. А чтоб знали!

Следующими на пути Довмонтовой рати оказались несколько приморских мыз, разграбленных и сожженных походя, без особых заморочек, пополнив обоз возами с зерном и бочками с засоленной рыбой. Весть о русском войске разносилась по датским землям в Эстляндии не слишком-то быстро: телеграфа не было, а редким вестникам на дальних хуторах да мызах верили слабо. Все же знали – крестоносное воинство победило русских варваров, и те поспешно убрались к себе. Именно об этом трубили на всех площадях посланные ливонским магистром глашатаи.

Да и Довмонт шел быстро, буквально летел, словно на крыльях. У слишком укрепленных замков не задерживался, проходил мимо, не оставляя в округе ни единого не разграбленного хутора и полностью игнорируя гарнизон. Псковских ратников все равно было намного больше гарнизона любого замка!

Князь все же хотел разыскать и освободить Любарта, если сей славный воин был еще жив. Князь шел по пятам за разбитым войском архиепископа Ревеля, именно там находился полон – пленники, которых гнали в город. Кого-то хотели казнить на ратушной площади, а кого-то вешали по пути, отмечая дорогу покойниками. Псковичи опознавали своих, снимали с деревьев, хоронили, наливаясь праведным гневом. Довмонт же строго-настрого приказал щадить пленников, особо не бесчинствовать и не жечь все подряд. Так и делали. До тех пор, пока…

Как-то ближе к вечеру войско остановилось на ночлег в сосновом лесу. Было тихо, солнце садилось, и вершины деревьев горели закатным пожаром. Вкусно пахло смолой, почему-то – теплой, почти как летом.

Как обычно, выставив караулы, отправили по округе разъезды – высмотреть удобные дорожки-пути. Хотя направление движения и так было предельно ясным – прямо по побережью, не ошибешься никак, мимом Ревеля не проскочишь. Ревель, кстати сказать, Довмонт вовсе не собирался брать – не хватило бы сил. Словно гребень, псковское войско проходило по хуторам, городкам и селам, буквально вычесывая добычу, угоняя в полон тех, кто не успел убежать.

Первый разъезд вернулся вечером, второй – чуть позже, когда уже почти совсем стемнело. Вернулись не пустые – привели на аркане пленников, коих князь и бояре тут же пожелали допросить.

Выбрали одну немолодую женщину лет тридцати, уж та должна была знать куда больше подростков, захваченных вместе с нею. Кожаные башмаки и серое шерстяное платье с накинутым поверх него полушубком, янтарные бусы – сорванные, но представленные боярам и князю. Пленница явно не казалась бедной, впрочем, и особенно богатой также не выглядела. Скорее, хуторянка, супруга хозяина мызы… или сама – хозяйка, быть может, даже вдовица.

Так и оказалось.

– Меня зовут Яуне или, в крещении, Мария. Люди называют меня Яуне-вдова. У меня хутор… был…

Женщина едва сдерживала слезы, однако стенания врагов здесь никого не трогали.

– Не видела ли ты здесь ревельское войско, Яуне-вдова? – велев усадить вдовицу к костру, негромко поинтересовался Довмонт.

Пленница тут же кивнула:

– Они шли в Ревель.

– При них было много пленников?

– Были… – Яуне задумчиво поднесла руку к груди. Видно, как обычно, хотела перебрать бусы. – Не сказать, что много, но были. К некоторым ревельцы относились с почтением.

– А ты запомнила хоть кого-нибудь?

– Нет. Мне ни к чему.

– И давно они проходили?

– Сегодня с утра.

С утра! Значит, князь шел по пятам. Скорей бы нагнать… освободить Любарта… если он все же там, среди пленных.

– И куда пошли? Какой дорогой?

Вдовица пожала плечами и зябко поежилась:

– Вот уж этого я не знаю, господин. У нас тут к Ревелю тремя путями можно дойти. Можно по побережью, через хутора Высу да Локсу. Но там ветры все время дуют, заносят путь. Можно – через лесные мызы, а можно и вообще через Пайде.

– Пайде? – изумился князь. – Это ж далеко к югу!

– Не так уж и далеко. А дороги там лучше и безопаснее.

Утром Довмонт все же рискнул, разделив войско на три отряда. Первый – боярина Гюряты Собакина – помчался берегом на Высу, второй – боярина Козьмы Косорыла – пошел лесом, третий – княжеская дружина на быстрых конях – собрался перехватить ревельцев по пути в Пайде.

– Мы просто поскачем с полсорока верст и, если никого не обнаружим, выйдем обратно к морю, – вскакивая в седло, пояснил Довмонт.

– Ужо будем ждать, – Козьма намотал на руку поводья. Он нынче шел лесом и не собирался никуда спешить. Да и при всем желании не смог бы – с захваченным-то добром, с пленниками.

Князь обернулся быстрее всех прочих. Разграбив пару-тройку лесных хуторов, надежа и опора Пскова расспросил, кого смог, лично убеждаясь, что никакими ревельцами тут и не пахло, ни с пленными, ни без. Ну да, что они, дураки – триста верст киселя хлебать? Верно, пошли себе лесом или вдоль побережья. Подумаешь, ветер!

Боярина Косорыла с приданным ему для усиления отрядом Федора Скарабея Довмонт нагнал уже часа в три пополудни. Искать долго не пришлось – увидев поднимающийся высоко над лесом дым, князь повел дружину именно туда и не прогадал – псковичи как раз жгли очередную мызу.

Велев боярам продвигаться к побережью, Довмонт помчался туда же, ориентируясь по ветру – тот как раз задул с моря, нагнал на небо серые снеговые тучи, тотчас же разродившиеся мокрым и липким снегом. Запевшая было метель тут же и прекратилась, ветер вовсе не собирался сдаваться и быстро уволок тучи на юг, явив ратникам чистое голубовато-белесое небо.

Заблестевшее на небосклоне солнышко золотом вспыхнуло на кольчугах и шлемах, отразилось в уставших глазах.

– Там, впереди, князь! – едущий впереди Гинтарс вдруг придержал коня, обернулся и вытащил меч. – Кто-то скачет…

Все сразу же рассредоточились, закрылись щитами, выставили копья вперед. За голыми деревьями показались всадники, судя по остроконечным шлемам – свои.

– Боярина Собакина люди, – присмотревшись, переглотнул Козьма. –