только на капище между несколькими гуратскими деревнями. Она приоткрыла рот, совсем как ребенок.

Божий терем был огромен – сложенный из исполинских темных брусьев, кажущихся почти черными. Из окошек, прорезанных в скате крыши, струился солнечный свет. Вдоль стен, в нишах, стояли увенчанные идолами алтари, и у их подножия горели лампадки.

Кригга прищурилась, привыкая к полумраку. Было душно и терпко, пахло ладаном и коричным листом, и идолы заволакивал неплотный туман. Кригга была вольна пойти к кому пожелает, но так и осталась стоять, неприкаянная. Она, как и все, не пошла за княгиней к алтарю Ражвецы, а после не последовала за княжной, чтобы зажечь еще один огонек у Талесвы, покровительствующей любви.

Тяжелые запахи ударили в голову, и Криггу закачало.

Из угла на нее глядел свирепый бородатый идол – щелочки его глаз были наполнены бездонной чернотой, а огней у подножия его алтаря было не меньше, чем у Ражвецы. Это Сидуг, поняла Кригга. Страж царства мертвых. Для мест, где она выросла, Сидуг был только помощником матери Тюнгаль, но здесь его жаловали как блюстителя земель, по которым гуляли отлетевшие души.

Едва передвигая ноги, она подошла к жертвеннику посередине зала и взяла с него погашенную лампадку. Она зажгла огонек, когда опустилась у алтаря грозного бога, и ничего себе не попросила. Только смотрела, как плясали блики на закопченном от дыма лице, и в ее мыслях было пусто: один ладан да коричный лист.

Сидуг смотрел строго, недовольно, но Кригге показалось, что его черты исказились от боли, а не от ненависти. Она начала счет тем, кто дожидался ее на той стороне. Спокойно, точно бусина за бусиной, распутывала страшный комок из переплетшихся ожерелий. Отец, отправившийся к пращурам, когда она была еще ребенком. Мать. Сестры – пятеро, мал мала меньше, курносые носики, русые косы. Старая бабка, тяжело болевшая в последние годы, которую Кригга так любила, так любила, что все бы отдала, чтобы снова сесть у ее постели и завести с ней разговор. Подружки. Соседи. Княжна Малика Горбовна, с которой они коротали бесконечные дни и слушали, как завывал зимний ветер в самоцветном лабиринте.

Кригга отмерла, только когда одна из девушек тронула ее за плечо – пойдем, мол, собираются уезжать, чего ты тут сидишь?.. Когда она вышла, осенний день опалил ее резким светом, и глаза заслезились – а может, это было совсем не от этого. Она глядела себе под ноги: по земле разбегалась стайка пятнистых воробушков, прикормленных лавочниками и прихожанами. Кригга ступала очень осторожно, чтобы никого из них не задавить. Она была поглощена этим делом, но уже у самой повозки не выдержала и развернулась, будто в прорубь нырнула.

Мироздание смилостивилось, и она не увидела ничего, кроме кола да рыжих кос. Увидь она его не с затылка, может, потеряла бы сознание – Рацлава сказала, что Сармат погиб в последний день лета, и страшно представить, что время и теплынь сотворили с его лицом. Кригга не всматривалась, лишь скользнула взглядом – тоже хорошо; не заметила, отходили ли кожа и пряди.

А потом она села в повозку, и вернулась на княжий двор, и провела остаток дня, вышивая и слушая щебет чужих разговоров. Она была старательна и любезна, была участлива и порой почти весела. Но когда наступила ночь, луна выкатилась на небо, а все в девичьей, растянувшись на лавках, досматривали который сон, Кригга осознала, что сил ее больше нет.

Поднялась она тихо, чтобы никого не разбудить. Правда, под ее ногой скрипнули половицы и рядом сонно трепыхнулась Рацлава. Не дыша, Кригга подобрала свои башмачки, покрывало и платок, на котором недавно вышила последнюю лилию; на цыпочках выскользнула из девичьей.

Несмотря на теплые дни, ночи стояли по-осеннему свежие, а на Кригге не было ничего, кроме длинной рубахи. Она закуталась в покрывало, обулась и вышла во внутренний сад. Она прошлась по дорожкам, глядя на звездное небо, а когда решила, что забрела достаточно далеко, села у кустистого малинника. Деловито свернула платок, прижала его ко рту – и зарыдала.

Она плакала так, что удивлялась, как не выкашляла легкие. Кригга заливалась слезами, крупно дрожала, но на каждом всхлипе судорожно втягивала воздух, чтобы заглушить любые звуки; от этого у нее заболела грудь и заломило между лопаток. Челюсть свело – одной рукой она толкала в рот платок, а другой вцеплялась себе в противоположное плечо. Кригга чувствовала себя такой грязной, что хотела соскрести кожу до самого мяса.

Сармат-змей сжег ее деревню и убил ее родных. Она подозревала это и осознала бы все сразу, если бы ей хватило храбрости, но Кригга предпочла обманываться. И она была с Сарматом, смеялась над его шутками, целовала его губы и веки, слушала его истории, она его любила, в конце концов, и за это Кригга так себя возненавидела, что впору вешаться.

Ее озарила мысль.

Поуспокоившись, она скрутила покрывало в жгут. Может, ей хватит. А если нет, стянет рубаху и свяжет петлю подлиннее – когда ее найдут, срама не оберешься, но Кригге уже будет все равно. Она глянула вбок: ближайшим деревом оказался орешник, посеребренный звездным светом. Надо бы отыскать ветку покрепче.

Она глубоко вздохнула и растерла слезы по щекам. Пальцы дрожали, и Кригга никак не могла свернуть первую петельку – чтобы накинуть на сук. Она старалась снова и снова, даже не замечая, как за кустом малины закружились светлячки. Вверх взмывал то один, то другой, а иные же ластились к земле, словно прощупывая дорогу. Из мерцающего облачка выдавался особо ретивый светляк, и его тут же заменял следующий – так, меняя вождей, стайка медленно подползала к Кригге.

В ушах у нее стучало, и Кригга не сразу поняла, что шум листвы, который она слышит, это на самом деле не шум, а подражающая ему музыка.

Краем глаза она увидела женскую фигуру и вскрикнула от неожиданности.

– Посади меня, – потребовала Рацлава спокойно.

Она стояла в нескольких локтях от Кригги, призрачно-перламутровая в лунном сиянии. Ее распущенные волосы темнели на плечах. Руки были в черных полосках – должно быть, изрезала ветками. Ладони, как и ткань на бедре, пятнала грязь: упала.

Поморщившись, Рацлава дотронулась до уголка губ, выпустила свирель, и стайка светляков разлетелась в беспорядке. Кригга так перепугалась, что не сразу нашла слова.

– Боги, тебе больно? – Она бросилась к Рацлаве, откинув незаконченную петлю. – Как ты меня нашла?

Рацлава мрачно усмехнулась.

– По реву.

– Нет, я… не про то…

– Проверяла, куда шагать, когда вилась между светлячковыми тельцами. Но меня закружило.

Кригга усадила ее рядом с собой, и Рацлава вытянула ноги.

– Чего рыдаешь? – Она отряхнула ободранные ладони