— Разве я могу устоять перед натиском моего мужа и двух докторов, — сказала она.

В последнюю минуту Генри спросил у Софьи, не может ли он взять с собой в Афины Спироса, чтобы он помог упаковать золото. Генри не хотел, чтобы кто-нибудь посторонний видел сокровища, прикасался к ним. Спирос побледнел, представив себе Софью одну в ее положении под чужим небом.

— Если ты возьмешь с собой Спироса, — восстала Софья, — я тоже поеду, даже если умру. У тебя в Афинах есть Яннакис, он и будет тебе помогать.

Услыхав имя Яннакиса, Поликсена, которая была с Андромахой в этой же комнате, упала на колени перед Софьей.

— Госпожа Шлиман, умоляю вас, отпустите меня к мужу и ребенку. Вот уже сколько месяцев… я так скучаю о них…

Софья несколько секунд стояла молча, потом взяла молодую женщину под руку и помогла ей подняться.

— Хорошо, Поли, поезжай домой к своей семье. Я лучше, чем кто-нибудь другой, понимаю, как тяжело быть вдали от тех, кого любишь.

Генри нашел Андромахе вместо Поликсены няньку-француженку. И дал ей имя Гекуба по своей привычке давать прислуге имена из греческой мифологии. Он также оставил Софье большую сумму денег, что оказалось весьма кстати. Спустя два дня после его отъезда к Софье наведался агент Шлимана по найму квартир и уведомил ее. что в последний день месяца она должна съехать с квартиры, так как квартира уже сдана другой семье.

— Съехать с квартиры? — задохнулась Софья. — Это невозможно… разве мой муж не продлил контракт?

— Нет, мадам. — Агент был вежлив, но тверд. — Ваш контракт был подписан на три месяца — июль, август, сентябрь. Поскольку ваш муж не возобновил его, я вынужден был искать новых жильцов. Они въезжают 1 октября.

Софья упала в кресло и глядела на агента широко раскрытыми глазами.

— Как вы можете выгонять меня из дому, который принадлежит моему мужу?

— Я обязан следить за тем, чтобы ни одна из сотен квартир, принадлежащих господину Шлиману, не пустовала ни дня. Если бы он сказал мне хоть слово…

— Что же нам делать, Спирос? — Софья повернулась к брату.

— Переедем. Завтра же. Вы ведь распоряжаетесь и другими квартирами, — обратился он к агенту. — Не можете ли вы нам что-нибудь посоветовать?

— Сдается двухэтажный дом на бульваре Османна. Если хотите, я могу вас сейчас же отвезти туда. Мадам Шлиман он понравится.

Спирос скоро вернулся и сказал Софье, что дом просторный и чистый и куда менее загроможден мебелью, чем их нынешнее жилье. Софья решила переезжать. Спирос нанял небольшой фургон, сложил вещи и на другое утро перевез сестру на бульвар Османн. Он сиял от счастья, что сумел так хорошо справиться с этим нежданным осложнением. Но Софье было не до веселья. Домовладелец потребовал квартирную плату за месяц вперед. Софья заплатила прислуге и купила дров для камина. На это ушли все деньги, которые Генри ей оставил.

— Я зла до такой степени, — сказала Софья Спиросу, — что во мне все кипит. Будь сейчас передо мной доктор Генри Шлиман, я бы плюнула ему в глаза.

Спирос смеялся так, что упал со стула на пушистый турецкий ковер. Глядя на брата, рассмеялась и Софья.

— Когда он здесь, у нас все самое лучшее. Когда его нет — нищета. Ты встречал когда-нибудь более смешного человека? Я не сообщу ему, в каком положении мы оказались, не доставлю ему такой радости. Достойно умрем голодной смертью. Когда Генри вернется, похоронит нас в общей могиле, как хоронили в древности телохранителей. Помнишь, мы нашли над третьей царской гробницей в Микенах.

— Вспомни лучше критскую поговорку, которую любит повторять матушка, — усмехнулся Спирос. — «Кто уповает на бога, никогда не ложится спать голодным, а приведись такое, сон насытит его».

Если у Генри было удивительное чутье находить города, считавшиеся плодом воображения поэта, и царские могилы, не означенные ни в одном историческом сочинении, то никакого чутья, подсказавшего бы ему о бедственном положении жены, у него не было. Он писал ей длинные любящие письма о том, что в Афинах все благополучно: сокровища Приама, дивной красоты пифосы, статуэтки, изображавшие Афину Палладу. прясла, терракотовые сосуды — все было аккуратно упаковано в ящики и отправлено морем в Лондон.

Но самое главное—18 октября было наконец выставлено микенское золото в том самом помещении Политехнической школы, которое семь месяцев назад он пытался арендовать. На какой-то миг он расстроился, узнав, что его не пригласили принять участие в устройстве выставки — все заботы и расходы взяло на себя Археологическое общество. Но когда он приехал на открытие, его так тепло встретили члены Археологического общества, профессора университета, государственные сановники, все экспонаты были так красиво, со знанием дела размещены, что его досаду как рукой сняло. Сделанные по заказу Археологического общества витрины были высотой по пояс и опирались на изящные резные ножки, в каждой имелось тринадцать неглубоких отделений. В первом отделении одной витрины лежали две золотые маски, во втором — кинжалы, в третьем — золотые запястья. В самом последнем стояло пятнадцать золотых чаш и ваз. В других витринах находились золотые нагрудники, диадемы, золотые пояса, львы, грифоны. Каждую витрину охранял вооруженный страж. Трогать экспонаты не разрешалось, зато можно было, склонившись над витриной, любоваться вдоволь всеми этими чудесными находками, их тончайшим орнаментом. Женщины были в нарядных шляпках, в жакетах с рукавом-буф и длинных юбках, мужчины во фраках, с цилиндром в руке. Некоторые, заметил Генри, разглядывали его находки в лупу.

Выставку посетили король с королевой и пригласили Шлимана во дворец на обед. Афинские газеты воздали ему должное в полной мере. Восхищенные баснословными сокровищами, пришедшими из доисторических времен, они расточали ему похвалы, не жалея слов. Незнакомые останавливали его на улице и благодарили. Выставка работала с часу до четырех пополудни, и в эти часы во дворе Политехнической школы выстраивалась очередь жаждущих посмотреть микенское собрание.

Шлиману удалось возвратиться к семье в последний день октября. Узнав, что он забыл продлить аренду квартиры и что оставленных им денег хватило на два дня после его отъезда, Генри стал пунцовым от стыда.

— Почему ты не послала мне телеграммы? Как вы жили?

— Просили милостыню, — ядовито ответила Софья. — Мы с Андромахой ходили по улице Риволи с оловянной кружкой и плакатами на груди: «Пожалуйста, помогите голодающей семье Генри Шлимана».

— Я заслужил это! — возопил Генри. — Но такого больше никогда не будет. Я тотчас иду в банк и отдаю распоряжение выплачивать тебе любую сумму, которая тебе потребуется, первого и пятнадцатого числа каждого месяца. А сейчас скорее одеваться. Я везу всю семью обедать. Будем наверстывать упущенное.

— Но не за один вечер. Мы не выдержим, — не унималась Софья, но она знала — это были ее последние слова упрека. — У нас сократились желудки.

Генри побыл дома всего два дня и уехал в Германию. Уже около года его мучили боли в правом ухе, иногда очень сильные. А теперь началось воспаление. Из-за болей понизился слух.