— Я знаю, — воскликнул Генри, — что рассуждаю, как восточный деспот; но я на седьмом небе, что имя Шлимана увековечено. — Наклонился над кроватью Софьи и, поцеловав ее в лоб, продолжал — Ты родила сына — самый драгоценный для меня дар. А что подарить тебе?

Софья недолго раздумывала:

— Подари мне тот прелестный дом в Кифисьи.

— Он твой. Сегодня же отправлю телеграмму нашему агенту в Афинах. Мы проведем там лето, познакомим Агамемнона с речкой и деревьями.

Он позволил Софье вернуться в Грецию только в мае, когда плыть по морю—одно удовольствие. Вернувшись, Софья сейчас же переехала в свой дом в Кифисьи и по греческому обычаю обставила его просто, даже скудно. Генри не помогал ей, но и не мешал; это был летний домик Софьи. Себе он строил троянский дворец, запрашивая по всей Европе и Англии каталоги мебели, канделябров, изразцов, декоративной чугунной решетки, ковров, фарфора.

Железо для балок и чугунные решетки он заказал в Германии, там же для его будущего дворца ткали ковры. В Англии купил цемент, стекло и зеркала. Мрамор для пола заказал в Италии; он сам придумал римский орнамент и нанял итальянских плиточников из Ливорно, чтобы выложить этот орнамент. Кирпичи приехали из Аргоса, и, хотя лесу в Греции мало, панели во дворце задуманы были деревянные. Он также сам нарисовал этюды картин для гостиных и залов, перерыл всю древнегреческую литературу в поисках подходящих цитат, чтобы украсить ими стены.

Эрнст Циллер появлялся на улице Муз каждое утро, и они с Генри садились за работу. Нередко он задерживался и оставался обедать. После обеда Генри отправлялся на улицу Панепистиму, проверял, как идет строительство. Раз в неделю король Георг и королева Ольга наведывались в королевские конюшни; проезжая по улице Панепистиму, они смотрели, как растет дворец.

Софья познакомилась с Циллером еще семь лет назад, когда Генри первый раз обратился к услугам архитектора. Но тогда это было мимолетное знакомство. Глядя сейчас на Циллера, сидящего через стол, она заключила, что Циллер очень серьезно относится к своему делу, но, к счастью, без унылого педантизма. Одет с иголочки, гладко выбрит, над верхней губой темнеют франтоватые усики с закрученными концами. Изящно причесанные темные волосы отливают серебром в ярких лучах греческого солнца; на мужественном красивом лице привлекают внимание темные, глубоко посаженные глаза. Он считал архитектуру изящным искусством и, чтобы греки не сомневались в этом, носил широкий, свободный воротник и завязанный большим бантом галстук—так одевались художники парижской богемы. Циллер строил особняки, комбинируя черты древнегреческой архитектуры с украшениями Ренессанса, что сделало его первым архитектором Афин. Шлиман объяснял Циллеру:

— Я всю жизнь жил в небольших домах, теперь я хочу простора. И еще мне хотелось бы большую мраморную лестницу снаружи, ведущую на первый этаж, и террасу на крыше.

— Облик дворца будет эллинско-германский, — отвечал на это Циллер. — Простой, элегантный, но и внушительный. Для цоколя используем грубо обработанные гранитные плиты, а сбалансируем их пятью высокими, широкими арками-лоджиями на первом и втором этаже по фасаду. Здание будет таким легким, точно вот-вот взлетит. Поверьте, это будет самый красивый особняк в Афинах.

Генри потирал руки, едва скрывая волнение. А у Софьи на душе был камень. Когда они устраивали свой Первый дом на улице Муз, Генри спрашивал ее совета во всем — какой выбрать район, какую купить мебель. Но эта храмина была для Генри Шлимана памятником самому себе. Она уговаривала себя: «Это эгоистично с моей стороны. Разве я не должна радовать, я, что мой муж наконец-то будет жить во дворце Медичи—ведь он это заслужил, как никто».

Как бы то ни было, она будет хорошей женой, как подобает гречанке, будет восхищаться его детищем, жить в нем и, да помоги ей господь, управлять им в его отсутствие.

Когда Генри вышел на миг из комнаты. Софья тихо спросила Циллера:

— Господин Циллер, скажите, что может побудить человека построить себе один из самых больших дворцов Греции?

Циллер взглянул на Софью, и его темные глаза вспыхнули.

— Великие мужи должны строить великие здания.

— Как жилье или как памятник? Циллер не стал сглаживать утлы.

— И то, и другое. Можно жить с уютом и во дворце. Нелегко, но можно. Если, конечно, имеешь к этому склонность.

— Я не имею.

— Я догадываюсь об этом, госпожа Шлиман. Но вы будете царицей в «Палатах Илиона».

— У меня нет желания быть царицей.

Но Софья понимала и другое: этот дворец означает, что Генри решил насовсем поселиться в Афинах. Хотя они были так счастливы в Лондоне, Генри даже сказал тогда: «Почему бы не жить там, где нам рады?» — ей самой не хотелось жить нигде, кроме Греции. Она не просто любила родную землю, она чувствовала себя ее частицей, артерии, бегущие от сердца, не кончались в руках и ногах, а уходили в греческую почву, в воды Эгейского моря, откуда черпались ее жизненные силы. И чем великолепнее будут «Палаты Илиона», чем больше будут воплощать эллинскую идею, чем полнее Генри выразит в них самого себя, тем труднее будет ему расстаться с ними. Софья с облегчением заметила, что их новый дом будет ниже королевского дворца. Она-то знала, какую борьбу Генри выдержал сам с собой, чтобы выказать эту воспитанность. Генри страстно полюбил свой необыкновенный дом, он поможет ему снискать в Греции тот почет, о котором он так мечтал и который все не мог завоевать.

Что касается ее, Софьи, она постепенно привыкнет к этому дворцу. Генри будет приглашать в гости знаменитых людей со всего света, и не на один день. Вот почему на втором этаже несколько лишних спален. Когда его опять потянет куда глаза глядят, благо во все стороны из Афин уходят шоссейные, железные, морские дороги, она постарается быть радушной хозяйкой. Сколько раз в прошлом он присылал именитого гостя в свое отсутствие с подробным наставлением, как его принимать. И она видела себя наверху мраморной лестницы, встречающей пришельцев со всех концов земли, — и так будет еще двадцать или тридцать лет. Генри Шлиман будет хозяином «Палат Илиона», а она их рабыней. К счастью, раз в году бывает лето. И Софья улыбнулась, вспомнив о своем уютном доме в Кифисьи, осененном могучими деревьями на берегу говорливого ручья.

6

Теперь, когда «Микены» вышли в свет в Англии. Германии, Соединенных Штатах и скоро появятся во французском переводе, все помыслы Шлимана опять устремились к Трое. Узнав, что новый фирман будет подписан не раньше сентября, Генри опять потерял покой — помчался по делам в Париж, оттуда в Германию лечить ухо, затем в Лондон для беседы с сэром Остином Лейярдом, английским послом в Турции. Несколько дней провел в Афинах, полюбовался на сына, поиграл с ним и укатил на месяц в Итаку, надеясь обнаружить дворец Одиссея. В обоих кафе «Дарданелл» пошли разговоры, что Генри Шлиману везде хорошо, только не дома с женой и детьми. Софья нервничала: как объяснить досужим сплетникам, что бродяга Шлиман почти все пятьдесят шесть лет своей жизни только и делал, что колесил по свету, что удержать на месте его могли только раскопки.