Скорцени хотел добавить еще что-то, но, встретившись с расчувствованным взглядом фельдъегеря, запнулся на полуслове.

— С вашего позволения, я не стану отдавать моему подполковнику эту записку, господин штурмбаннфюрер.

— Настолько боитесь его?! — изумленно уставился на него обер-диверсант рейха.

— Нет, что вы! Просто для меня важнее сохранить для потомков эту записку, чем получить очередной чин. Иначе кого я потом смогу убедить, что капитанские погоны получил по такой вот записке самого Скорцени?!

— Не жадничайте, обер-лейтенант. Когда-нибудь, при встрече, напишу еще одну, точно такую же.

Приказ, конечно же, оказался сущей формальностью, поскольку обер-диверсант и так уже выполнял обязанности коменданта, назначив на этот пост самого себя. Тем не менее штабная бумажка придавала ему соответствующий статус и превращала из организатора диверсионного налета во вполне респектабельное официальное лицо, позволяя столь же официально занимать кабинет крепостного коменданта.

Впрочем, новоявленному главе венгерского правительства Ференцу Салаши было совершенно безразлично, кто и на какие должности назначал в эти дни штурмбаннфюрера. В любом случае, свой «визит вежливости» он наносил «выдающемуся диверсанту и политику Отто Скорцени», где бы он сейчас ни пребывал: в роскошно обставленном, как все в королевском дворце, кабинете коменданта или в городской пивной.

Только что объявивший народу о свержении правительства, верного регенту Хорти, и создании нового правительства, которое сам он и возглавил, Салаши — этот пухлолицый крепыш с видом и повадками уличного дебошира пребывал сейчас на вершине счастья.

— То, что вы совершили для венгерского народа и для партии «Скрещенные стрелы», — воистину неоценимо, — бубнил он, благодарственно склонив голову и до неприличия долго задерживая в своих руках могучую руку Скорцени. — Вы навеки войдете в историю Венгрии как выдающийся…

Салаши вдруг замялся, не зная, в качестве кого он должен определить обер-диверсанта рейха в истории своего народа. Воспользовавшись этим, Скорцени освободил свою руку, снисходительно рассмеялся и поучительно произнес:

— Вот так и венгерские историки тоже долго будут мяться, не зная, в роли кого втиснуть меня в досточтимую историю вашей страны. Поэтому пощадим наших хронистов, все равно ведь ни один фюрер мира не позволит им написать, что на самом деле истории всех монархий творит не народ и не прославленные в эпосах рыцари-герои, а всемогущий тайный «Орден диверсантов». Именно так: преданных, отчаянно храбрых, но самой профессией своей обреченных на неизвестность — диверсантов.

— Это несправедливо, господин Скорцени, — повертел фюрер венгров все еще склоненной в благодарности головой. — Завтра же вы будете награждены высшей военной наградой Венгрии. Кроме того, я обращусь к фюреру с просьбой позволить вам, как венгру по крови, возглавить Службу безопасности и разведки нашей страны, кстати, в чине генерал-майора. Для начала, — многозначительно уточнил он, — генерал-майора.

— Боюсь, что фюрер решится отпустить меня, только разжаловав до рядового, — иронично предупредил его Скорцени.

— Нас это не смутит, — заверил его фюрер венгерского народа. — Все, что будет касаться вас, штурмбаннфюрер Скорцени, нас уже не смутит.

— Обязывающее заявление.

— В венгерских вооруженных силах вы получите ту должность и тот чин, которого давно достойны.

— Хотелось бы в это верить.

— А заодно и тот особняк в «королевском районе» Будапешта, в котором только и должен жить такой человек, как вы.

Все это, или нечто подобное, Скорцени уже слышал от Бенито Муссолини, после того как освободил его из плена и по существу посадил в кресло руководителя нового государства в Северной Италии. Но даже к самым заманчивым предложениям, как, впрочем, и к самым суровым угрозам, первый диверсант империи привык относиться спокойно.

«Хорошо уже хотя бы то, что этот человек осознает себя одним из „должников Отто Скорцени”, — подумалось первому диверсанту рейха, — и убеждает себя, что способен быть благодарным».

* * *

Как только Салаши удалился, в кабинет, с какими-то бумагами в руке вошел Фёлькерсам. Однако объяснить причину своего появления он не сумел, поскольку дверь вновь открылась и, величественным жестом отстраняя адъютанта Родля и всех, кто способен был помешать ему пройти к коменданту, перед Скорцени предстал некий древний господин в столь же древнем генерал-фельдмаршальском мундире времен давно не существующей австро-венгерской армии.

— Я не мог не навестить вас, господин Скорцени, — еще на ходу проговорил он хрипловатым от старческого удушья, к тому же теряющимся в пышных усах голосом. — Говорят, что вы — венец.

— Все вокруг помнят об этом лучше, чем я сам, — сдержанно заметил Скорцени, — поэтому постоянно напоминают.

— Признаться, — остановился фельдмаршал посредине кабинета, — мне очень хотелось увидеть вас, освободителя Муссолини. Вот вы какой, молодой человек! Это прекрасно, что вы спасли дуче. Причем спасли в той ситуации, в которой спасения ему уже, казалось бы, ждать было не от кого.

— Знать бы еще, кто передо мной, — едва слышно проговорил обер-диверсант, обращаясь к Фёлькерсаму.

— Это же эрцгерцог Фридрих Габсбургский, — также едва слышно просветил его один из командиров коммандос. — Особа из императорского рода.

— Даже так?! Прошу присесть, господин фельдмаршал, — только теперь приподнялся со своего кресла Скорцени. — И будьте уверены, что я внимательно выслушаю вашу просьбу.

Чинно усевшись, фельдмаршал долго поправлял китель и безумное множество орденов, название и значение которых не знал даже он сам.

— В конюшне королевского дворца стоит несколько моих парадно-выездных лошадей. Так было всегда, — поспешил он заверить нового коменданта. — Во все времена. Так не могли бы вы позволить и впредь держать моих боевых лошадок в этой конюшне?

— Конечно же, можете держать их там, ваше сиятельство. Почту за особую честь иметь их под охраной своего гарнизона. Если бы сама конюшня вдруг исчезла, ваши кони все равно стояли бы во дворце, даже если бы для этого их пришлось содержать в покоях венгерских королей.

— Вот он, ответ, достойный Скорцени! — обратился эрцгерцог к Фёлькерсаму с такой назидательностью в голосе, словно бы до этого получил от него отказ в этой же просьбе.

— Только Скорцени может позволить себе подобный ответ, — великодушно признал Фёлькерсам.

Фельдмаршал поднялся и, стараясь все еще сохранять величественность своей осанки, направился к выходу.

— Надеюсь, вы понимаете, что привела меня к вам, венцу, не только забота о своих лошадях? — вдруг оглянулся он уже в проеме двери.

— Догадываюсь.

— Венгрия ведь нужна не только венграм, и даже не австро-венграм. Она, господа, прежде всего нужна нам, австро-германцам. — Он выжидающе посмотрел на эсэсовцев и недовольно прокряхтел: — Не слышу ответа, господа офицеры.