делал мне предложение раз в неделю и, получив отказ, плакал, честное слово! А я в то время потеряла смысл жизни. Шпионки из меня, как вы знаете, не вышло. Муж предал. А переводить на английский весь этот перестроечный бред про общечеловеческие ценности было мерзко. Все-таки мой дед брал Перекоп.

– Тот, что купил вам квартиру?

– Нет, это другой дедушка, который работал сначала с Вавиловым, а потом с Лысенко. А тот, который Перекоп брал, дослужился до комкора и умер в Свирьлаге от туберкулеза.

– За что?

– За верность Сталину.

– А разве за это сажали?

– Еще как! Сколько сталинистов Ягода с Гамарником сгубили – страшное дело! И вот однажды я проснулась ночью и решила подарить свою никчемную жизнь тому, кому она нужна. В этом был хоть какой-то смысл. Когда, дождавшись еженедельного предложения руки и сердца, я вдруг согласилась, Вадик потерял от радости сознание.

– Наверное, вы имеете в виду – голову? – недоверчиво уточнил Кокотов.

– Нет, именно сознание. Он упал и расшиб затылок. Даже «Скорую» вызывали. Что вы так на меня смотрите? Не верите?

– Нет, почему же…

– Не верите, я вижу! Вадик тоже долго не верил своему счастью. Это было так забавно!

– Что именно?

– Ну, например… Я говорила, что он из Свердловска?

– Нет. Значит, снова иногородний? – с неуместной ревностью заметил писатель.

– Увы, провинциалы – слабость москвичек из хороших семей. Так вот, переехав ко мне, Вадик обвешал всю квартиру моими фотографиями: Наташа смеющаяся, Наташа грустящая, Наташа задумчивая, Наташа сердитая, Наташа мечтающая… Даже в туалете висели снимки. Утром, проснувшись, я сразу натыкалась на его взгляд, полный нездешнего восторга. Если Вадик убегал на съемку, то оставлял записку с разными нежностями. В постели он был деликатен и осторожен, как начинающий сапер. Знаете, после моего бешеного каратиста-кокаиниста это забавляло: трогательно и смешно… Господи, ну зачем я вам все это рассказываю, зачем? – Наталья Павловна рывком освободила руку из-под кокотовской ладони.

– Но ведь вам хочется мне это рассказать!

– Да, почему-то хочется. Знаете, почти сразу после свадьбы я под любым предлогом отлынивала от физиологии. Вадик относился к моим отговоркам, капризам, усталостям с благоговейным пониманием, нисколько не обижаясь и не настаивая. У него была связь с лаборанткой Нелли, очень милой девушкой из Реутова. Меня это устраивало. Понимаете?

– Не понимаю! – признался автор «Заблудившихся в алькове».

– Как же вам объяснить? Я убедила себя в том, что после Дэна жажда плоти утолена навсегда и оставшуюся жизнь я проведу как монашка. Вы читали в детстве «Голову профессора Доуэля»?

– Читал. В шестом классе, кажется…

– Вы хорошо помните эту книгу?

– Вроде бы… Доуэль занимался трансплантацией: брал у больных головы и пришивал к здоровым телам…

– Правильно! А пока не было донорского тела, голова жила на подставке – к ней тянулись специальные кровеносные и кислородные трубочки…

– Затем завистливый ассистент решил присвоить славу профессора, – подхватил писатель, – усыпил, отрезал голову – и Доуэль очнулся без тела, на подставке с трубочками. Так, кажется?

– Примерно. Знаете, когда я увидела вас с ней у гипсового трубача, а потом рыдала в стогу. – Бывшая пионерка неловко взглянула на Кокотова. – И я впервые подумала, как замечательно быть головой профессора Доуэля и никогда больше не испытывать постыдного зова плоти, не зависеть от мужской взаимности… Просто мыслить и жить! Рядом с Вадиком я ощутила себя именно такой головой без требовательного тела. И все бы ничего, но он оказался патологически жадным! Он даже кошелек вынимал из кармана с такой мукой на лице, словно отрезал от себя кусок мяса, чтобы скормить прожорливой птице. А я зарабатывала, между прочим, больше и деньги клала в супницу… Вообразите, Андрей Львович, он открывал крышку, пересчитывал и добавлял ровно столько же – копейка в копейку! Если я покупала себе мороженое, Вадик тут же отбирал у меня и откусывал ровно половину…

– И это любовь? – громко оскорбился писатель, начав змеиное движение к колену бывшей пионерки.

– Ох, Андрюша, у любви, как у всякого недуга, столько странных и уродливых разновидностей! Когда подруги шепчутся со мной про свою личную жизнь, мне кажется, я попадаю в Кунсткамеру с заспиртованными монстриками. В чистом виде любовь встречается так редко, что об этом потом помнят веками, как про Петра и Февронию…

– Ну, это вы преувеличиваете! – отозвался автор «Кандалов страсти», ощутивший от слова «Андрюша» счастливый озноб между лопатками.

– Возможно… С Вадиком я бы, конечно, скоро рассталась, ушла бы к хорошему, доброму, нетребовательному мужчине. Но я встретила женщину, поэтому наш брак растянулся на годы…

– Женщину?

– Да. Флер. На Новый год мы собрались в Суздаль на международную журналистскую тусовку, но мужа неожиданно отправили с правительственной делегацией в Германию – фотографировать Горбачева и Коля. Как вы считаете, Горбачев предатель или просто дурак?

– Не думал об этом… – аккуратно ушел от ответа бывший вожатый.

– Наверное, все-таки дурак. Предатель хотя бы понимает, что делает, и уже поэтому не способен принести стране столько вреда, сколько дурак. Так сказал мой дедушка перед смертью. В общем, я поехала в Суздаль без Вадика. Поскольку номер забронировали на двоих, мне подселили журналистку из «Пари матч». Флер была худенькая, коротко стриженная, похожая на задумчивого подростка, да и одевалась как мальчик. Мы с ней подружились, болтали по-английски, она смотрела на меня круглыми от восхищения глазами и повторяла: «Натали, вы так похожи на Настасью Филипповну!» И знаете, я была польщена! Почему-то дамы, особенно порядочные, счастливы, когда их сравнивают с ненормальной потаскухой Барашковой.

– С кем?

– Барашкова – фамилия Настасьи Филипповны. А вы разве не знали?

– Знал, конечно, просто не расслышал… А еще женщинам нравится, если их сравнивают с Клавдией Шоша…

– Верно! Откуда вы знаете?

– Знаю, – мудро потупился Кокотов и продолжил змеиное движение к колену бывшей пионерки.

– Я почти сразу поняла, что нравлюсь Флер как женщина, – тихо сказала Обоярова, останавливая его руку. – Если кто-то из мужиков-журналистов начинал ухлестывать за мной, она хмурилась и кусала в раздражении губы. Сначала я хотела уехать в Москву. Как говорила моя бабушка: от греха подальше. Но разве можно быть благоразумной, если тебя сравнивают с Настасьей Филипповной? Хитрюшка Флер! Но я решила ее перехитрить – поиграть, подпустить поближе, а потом все обратить в шутку. Я снова вообразила себя шпионкой, которой поручили завербовать хорошенькую французскую лесбиянку. Я была совершенно спокойна за себя. Что может случиться с головой профессора Доуэля? О, как я ошиблась! Оказывается, чувственность лишь затаилась во мне и тихо готовилась к возмездию, к рысьему прыжку. И прыгнула… Налейте мне вина! – попросила Наталья Павловна.

Некоторое время она смотрела на темно-рубиновое, как венозная кровь, бордо, потом сделала глоток и