Филипповна. Но поскольку мама французского не учила, а мадам Лоран, как и положено гордой галлке, презирала английский, они друг друга не поняли. Мама вообразила, будто я заняла у Флер деньги, и страшно меня бранила. Наконец в очередной раз ко мне примчался Сирил, ее сменщик из «Пари матч», и, коверкая от волнения слова, закричал, что если я «не открикнусь», Флер «закончит собой». Я «открикнулась», передала через Сирила, уезжавшего в отпуск, короткое письмо, в котором клялась в вечной любви, но намекала, что на самом деле работаю тайным агентом КГБ под крышей АПН… Мне было приказано завербовать Флер, но я отказалась и теперь стала навек «невыездной». Более того – за мной по пятам ходят громилы из «отдела убийства инакомыслящих». И знаете, Андрей Львович, сработало!

– Не может быть! – вздрогнул Кокотов, огорченный возвращением имени-отчества.

– Да! Все-таки из меня могла выйти великая шпионка. Тактику я выбрала безошибочно. Напиши я, что встретила другого мужчину или другую женщину, Флер стала бы за меня бороться. Объяви, что у меня СПИД, она бы бросилась на помощь и сама бы инфицировалась в знак любви… Не отстала бы. Нет! Никогда. Но КГБ – эти три буквы излечивают западников от всего, даже от большой однополой любви. Флер мгновенно остыла, словно ее опустили в жидкий азот, и написала, что никогда не простит мне пакт Молотова – Риббентропа!

– А пакт тут при чем? – опешил писатель.

– Не знаю… Странные они все-таки, европейцы. И ладно. Главное – отстала! Теперь надо было избавиться от Вадика. Когда я слышала его шаги в прихожей, меня начинало тошнить. Рядом с ним я чувствовала себя засахарившимся подарочным зайцем, которого забыли съесть. План я разработала заранее, зная, что Вадик регулярно запирается с Нелли в фотолаборатории. Я сделала, как и положено шпионке, дубликат ключа.

– Зачем? – удивился автор «Знойного прощания». – Неужели нельзя было…

– Нельзя! Вы не знаете Вадика. Во-первых, по-своему он любил меня, а во‑вторых, ему страшно нравилось жить в моей квартире на Плющихе и ездить на дедушкину академическую дачу в Кратово. Он бы ни за что не отвязался. Провинциалы вообще народ приставучий и трудновыводимый!

– Это верно! – согласился Андрей Львович, вспомнив Веронику.

– Когда, осторожно отперев дверь, я вошла в лабораторию, то обнаружила в тусклом красном свете забавную картину: Нелли стояла на коленях и, казалось, надувала большую резиновую куклу, удивительно похожую на моего мужа. Вадик смотрел вверх и морщился, словно мучительно вспоминал чью-то забытую фамилию. Я невольно отметила, как он располнел и округлился за годы нашего брака. Завидев меня, девушка взвизгнула и, хватая одежду, умчалась. Он сначала потерял дар речи, а потом сказал, заикаясь: «Это не я!» Пока оформляли развод и лечили Вадика, пытавшегося отравиться химикалиями, я размышляла, чего теперь хочу от жизни. И поняла: я хочу стать богатой и независимой. Я не желала, как мой дедушка, сначала дружить с Вавиловым против Лысенко, а потом с Лысенко против Вавилова только ради сохранения академической дачи. Не желала, как моя мать, всю жизнь трепетать, что очередной главный редактор попрет ее из эфира. Я готова была отнять, украсть, убить, но любой ценой разбогатеть, а значит – получить независимость! Это стало моим новым наваждением! Тут и подвернулся Лапузин. А сколько времени?

– Без пяти десять…

– Я должна срочно звонить адвокату. Вы его видели! Но мы с вами обязательно продолжим нашу роскошную беседу. Вы завтра здесь? Никуда не уезжаете?

– Вообще-то мы собираемся с Дмитрием Антоновичем к одному серьезному человеку – отстаивать «Ипокренино». Но вряд ли завтра. А вы позвоните из моего номера! Я выйду… Потом еще посидим. Вино вот осталось… – неуклюже предложил Кокотов.

– Нет-нет, у этого вина слишком грустное послевкусие… Спокойной ночи! Я тоже завтра никуда не еду. Видите, как много у нас общего! И помните, Андрюша, вы герой моих первых эротических фантазий!

С этими загадочными словами она поцеловала его в щеку и ушла. Андрей Львович, допив кислое, как клюква, бордо, долго ворочался, стараясь как-то примирить свое новое знание о Наталье Павловне с неодолимым влечением к ней. Большеротая пионерка, сбежавшая от безответной любви в луга… Юная шпионка, умиравшая в объятиях спортивного кокаиниста… Голова профессора Доуэля, вышедшая из великодушия замуж за жадного фотографа… Наконец, грустная лесбиянка, хотевшая усыновить мадагаскарского младенца… И всех этих мысленных Обояровых он старался совместить и упрятать, как в большую матрешку, в нынешнюю, красивую, мудрую, тонкую, манящую Наталью Павловну, которая вдруг оказалась Железной Тоней. Писатель нежно отобрал у нее пистолет, чтобы «голая прокурорша» не застрелилась, и стал закапывать оружие в землю – все глубже, глубже и глубже… Из ямы его вытащил звонок внутреннего телефона:

– Алло, коллега, поздравьте меня! Я только что взял Керчь! – пьяным голосом доложил Жарынин.

Глава 55

Игровод и писодей

Утром дверь номера с грохотом распахнулась, и в комнату вшатнулся Жарынин, не то чтобы пьяный, но и трезвым назвать его никто бы не отважился. Он был бледен, слегка неверен в движениях, но одет с той тщательной аккуратностью, с какой обычно одеваются, выйдя из долгого неряшливого запоя. Режиссер, если сказать по совести, находился в том особенном состоянии, когда организм и алкоголь, устав друг от друга, затаились до выяснения.

– Па-адъем! – по-казарменному рявкнул незваный гость и сорвал с писателя одеяло.

– А что случилось?

– Звонил Вова из Коврова. В двенадцать нас ждет сам Скурятин. Собирайтесь!

– А где Розенблюменко? – поинтересовался Кокотов, поднимаясь с постели и чувствуя в теле бодрую оторопь.

– Бесчувствует, – ответил соавтор в несколько странной манере, что, впрочем, объяснялось вчерашним излишеством. – Ну и как ваше свидание?

– Откуда вы знаете?

– Я знаю всё! Ох, смотрите, Кокотов, она опасная женщина и большая специалистка по сравнительному членоведению!

– Прекратите! Как вы смеете! Я никуда с вами не поеду! – Андрей Львович возмутился настолько, что снова улегся на кровать.

– Может быть, вы и сценарий писать со мной не станете?

– Если будете продолжать в подобном тоне – не стану! – твердо ответил сочинитель женских романов.

– И не надо! Влюбленный соавтор так же бесполезен, как снайпер с конъюнктивитом. Вставайте, нас ждет Скурятин!

– Только ради стариков… – буркнул писатель, нащупывая ногами тапочки.

– Не гневайтесь, коллега! Умывайтесь поскорей! Я желаю вам добра! Поверьте, есть женщины-мышеловки: сунулся – и конец!

– Вы мне завидуете! Наталья Павловна – очень интересный человек! – отозвался автор «Кандалов страсти», от досады выдавливая на зубную щетку пасту со щедростью авангардного живописца.

– «Интересный человек»? Так обычно говорят о даме, когда оч-чень интересуются ее гениталиями.

– Опять?!

– Молчу! Слушайте, Львович, а как вам выражение «гений талии»?

– Где-то уже