Ух, аж качнуло толпу — легкая оторопь пробежала по передним рядам. Перестали смеяться, глядят недоверчиво, но с уважением. Во дает громила: голос зычный, в плечах полторы сажени, да еще кинжалом машет!

— А кто похититель? — выкрикнул сзади хриплый баритон. Данька резко обернулся на звук:

— Похитителя вы знаете! Человек известный, мужик ловчий… — Опять пауза, и наотмашь, с оттяжечкой, как удар плетью: — СТЫРЯ ХЛЕСТАНЫЙ!

Вздох и тишина. Белые лица с медленно моргающими глазами. Данька почти физически ощутил: жесткий голос его скользнул над толпой — будто лезвие гигантской, остро наточенной косы прошлось по воздуху, заставляя гордые головы пригибаться. Вот что такое одолень-трава… Не жаль, совсем не жаль шесть кун за маленький кисет.

— Ну я Хлестаный. Дальше что? — прозвучало в напряженной тишине.

Толпа распахнулась, и Данька увидел малиновую рубаху. Желтый оселедец свесился на злобное загорелое лицо, обветренные губы презрительно кривятся. Карие глаза поблескивают сухо, занозисто. Никто не заметил, как разбойничий главарь вышел из шатра, привлеченный шумом на главной «площади» воровского городка. Теперь все взоры обращены к нему… что скажет Стыря? Неужто впрямь укрывает у себя невольницу-славянку?

— Я — Хлестаный, — спокойно повторил злодей. — Кто меня кличет?

«Данька вот пришел, мужик из Морама… за сестрицей, мол, явился…» — зашептали услужливые голоса. Так-так, битва началась, подумал Данила. Морщась против солнца, стиснул рукоять сорочинского ножа.

— Брателки, да вы что? — громко расхохотался Хлестаный, картинно всплеснув руками. — Неужто… поверили ему? Вот этому?

Молчание, затем слабый ропот. Удобная, жесткая рукоять кинжала. В армии не учили кидать кривые ножи. Жаль.

— Данька из Морама погиб. Его кузню спалили третьего дня, — гулко продолжал Стыря, медленно двигаясь сквозь толпу соратников. — Мертвое тело Даньки нашли на дороге меж Косарцами и починком Малковым. Голову ему отрубили да в костер кинули… Вот что я слыхал, братцы.

Ропот. Солнце бьет Даниле в глаза. Кинжал тихо звенит в руке.

— А перед вами — никакой не Данька. Это — иноземный купец из Бледной Вежи! Сегодня поутру он расхаживал по Жиробрегу в коганой броне! Я видел!

Толпа ухнула. Подземный гул пробежал из конца в конец. Коганый? Не похож… Кто врет? Стырька сказал, он ужо знает!

Данила покачал головой. Как тщательно изменчив этот мир! Еще вчера надо было убеждать группу тяжеловооруженных негодяев в том, что Данька отнюдь не является славянином. Сейчас, видимо, придется доказывать обратное.

— Его зовут Данэил! Данэил из Саркэля! — не унимается Стыря. — Не смотрите, братцы, что глас его славен, а волос светел. Это обманка, неполнокровка! Перед вами — смешной ублюдок коганина и славянской невольницы! Нынче их развелось немало: волос — рус, а сердце — когань!

Данька не отвечал; он слушал утробный голос толпы. Увы: большинство уже поверило Стыре. Опасно. Угрожающий гул холодным кольцом окружает Данилу. Воздух пахнет каленым железом. Здесь не поможет даже колдовской одолень…

— Пущай докажет! Доказаниев хотим! — закричали из задних рядов.

— Послухай, мил человек… — подчеркнуто ласково попросил одноглазый толстяк, осторожно подступая сзади и дергая Даньку за локоть. — Коли впрямь нерусский, так признай. Мы тебя не обидим. А коли земляк — покажи наглядно! Просим тебя.

Данька обернулся. Внимательно посмотрел на кривого толстяка. Возможно, он слишком буквально понял задачу… Впрочем, плевать. Хулиганская веселость охватила сердце. Вот сволочи. Они что — серьезно? Не верят, что я славянин?!

— Показать? — Данька ухмыльнулся. — Ладно. Я вам покажу.

Сказано — сделано. Рванул завязки… Влажные порты тяжело свалились до колен. Минута молчания — слышно, как хлопают глаза.

«О-ооо… — уважительно вздохнула толпа, спустя минуту. — Не-е, не коганин… Точно наш. Землячок».

Данила хладнокровно нагнулся, подтянул штаны на место, неторопливо заузлил веревочку:

— Еще есть вопросы?

Тишина. Это почти победа. Даже Стыря замешкался от неожиданности. Надо перехватить инициативу:

— Я славянин. И сестра моя славянка. Разве у влажской сарыни принято захватывать русских баб в невольницы? Славянских девок насиловать?

Движение в толпе. Недоуменные взгляды снова обращаются на Хлестаного. Тот едва заметно приседает — как под дождем невидимых стрел.

— Пальцем не тронул… даже не мацал! — быстро забормотал Стыря, осторожно оглядываясь. — Братцы… зачем это мне? Она девица, а за порченую втрое дешевле дают… Вы же знаете! К тому же царапается, сучонка…

— Я пришел не шутки шутить, мужики, — грозно нахмурился Данька (а в глубине души почти расслабился: тупая заноза вылезла из сердца). Коротко махнул кинжалом: — Я пришел сестрицу из полона вызволять…

— Братцы! Врет он! Облыгается, зараза! — вдруг крикнул Стыря, опомнившись. Ух ты, подумал Данька: противник испуган, и всерьез! Размахивая алыми расшитыми рукавами, Стыря вьюном кинулся вдоль переднего ряда бандитов, заглядывая в лица. — Девка не сестра ему! У него волос желтый, а девица рудокоса! И не похожа ничуть! Врет облыжник! Брешет нещадно! Хватайте, бейте его!

Данька улыбнулся: никто не двинулся с места.

— Слышь, Хлестаный! — раздался суровый бас. Вышагнул плечистый бородач с изломанной рукой, висевшей на перевязи: видимо, старшина одного из крупных кораблей. — Покажи братве сокровище. Любо нам девку поглядеть.

«Любо!» — подхватило несколько голосов. Стыря дернул плечами — обернулся к черному шатру, выкрикнул краткий приказ… Данька напрягся. Даже на цыпочки привстал, заглядывая поверх голов: в дальних рядах возникло движение, какие-то темные личности кинулись внутрь шатра… ведут! Господи… что это?

Данила ахнул: Руту вели на цепи. Как злобную собаку.

Девица шла неспешно, высоко неся гордую головку, пылавшую на солнце как непокорный маленький костер. Презрительно смотрит поверх голов, отворачиваясь от восхищенных мужских взглядов. Но — Даньку она заметит. Сейчас заметит.

Есть! Блеснул синий взгляд — взлетели вверх тонкие брови.

— Ах! Братец, миленький!

Голос, этот струйчатый голос! Кольнуло сердце, в глазах потемнело — и Данька прыгнул… нет. Едва дернулся — устоял на месте. Подавил, затянул вспять жесткую пружину безрассудного прыжка. Усилием воли расслабил пальцы на кинжальной рукояти. Ведут на цепи! Как зверя! Ошейник на нежной шее! Тихо, спокойно… Они ответят. Не сейчас. Позже.

Толпа в восторге. Данька беспокойно переступил с ноги на ногу: Руту почтительно разглядывают, как драгоценную скаковую лошадь. «Красуля! Сама в кольчуге, а щечки горят! Солнышко ясное!» — зашелестели молодые голоса; кто-то звучно сглатывает слюну. «Гляди-ка… признала его, братцем кличет», перешептываются бородачи постарше.