— Что это?! — испуганно Кхассав выпучил глаза на Бану. Та по-прежнему улыбалась мистически и блаженно одновременно.

— Киты! — бросил в ответ Шухран, ухмыляясь. — Уходят на юг, чт…

Тартану подкинуло снова, и команда, перекрывая голос сказителя, дружно загоготала. С других судов тоже начали доносится схожие возгласы. Кхассав, не особо опытный мореход, наконец, приноровился к качке и ударам с самых разных сторон. К горлу подступило мерзкое чувство, но пока раман держался. Тартана скользила по морю, днищем седлая волны.

Сказитель прославлял солнце и Бога Акаба, морского змея, рожденного Великой Матерью, который благословляет богатый улов и позволяет с каждым кругом солнца в небесах умножаться стаям рыб. Многочисленным и тучным после летнего нагула.

Слава Праматери Дающему Сыну,

Астахирскому Змею из Льда и Снега,

Что уснул, сторожа свой невод,

Что короной увенчан солнечной!

Славу воспев Змеиную,

Гость прибывает сдержанный.

Скромный проситель Моря,

Тихий блуждатель жизни.

Когда начальный мотив иссяк, настало время просьбы. И по всем кораблям, вразнобой зазвучали одни и те же строки, от которых во все времена зависел, по мнению рыбаков, успех охоты.

Просим Всевластного Бога,

О, почтенный!

Акаб! — ревели на кораблях.

Просим Всевластного Бога,

О, изменчивый!

Акаб! — Кхассав оглядывал моряков, вторивших сказителю, как один, и с трепетом понимал, насколько в этом мире чужие все, кроме самих северян.

Просим Всевластного Бога,

О, жертвующий!

Акаб! — Кхассав вздрогнул, когда с обеих сторон от корабля показалось два буро-серых с желтоватыми пятнами спинных гребня.

— Да сколько их тут?! — не сдержавшись, ужаснулся он, озираясь нервно.

Ему никто не ответил.

Просим Всевластного Бога,

О, бескрайний!

Акаб!

И, будто призванный, могучий Владыка Вод низверг на охотников один из первых октябрьских дождей. У Кхассава мгновенно заледенели колени. Зубы стучали так, что слышали все вокруг. Таир вскоре выбросил из рук весло. Он обхватил себя руками и согнулся, чтобы хоть как-то отогреть окоченевшие пальцы. Над ним не гоготали в голос только из-за пения молебна. Но Кхассав видел презрение во взглядах гребцов и — растерял весь выдох! — только сейчас понял, что на гребле сидело и несколько женщин.

— Давай! — проорал рулевой, и те, кто стоял у бортов на изготовке, прицельно, один за другим, начали спускать гарпуны в китов.

Взыщи жизнь за тысячи! — пели моряки со всех кораблей, невпопад друг с другом, взрывая воздух между морем и небом.

Взыщи жизнь за тысячи! — дробью колотил дождь.

Взыщи жизнь за тысячи! — гулко врывался в бурю из пения грохот ударов весел о волны.

Киты начали отбиваться. Вырывались, били судна хвостами, бодали боковинами огромных морд.

Возьми одного — спаси всех!

Возьми мужчину — спаси весь дом!

Возьми женщину — спаси весь род!

Под наклоном крена, Бансабира невольно поползла к одному из бортов, пытаясь хоть как-то сохранить равновесие. Корабль бросало с волны на волну, метало то ветром, то течением, то ударом. С неба обжигающе ледяными каплями хлестал дождь, снизу, из-за бортов, щедро зачерпнутые массивными хвостами, летели еще более холодные брызги, обдавая моряков с головы до ног. Концентрация на происходящем давалась труднее, но почему-то ни настроение, ни настроя среди северян не убывало.

О, Акаб, Всевластный в волнах, Несдержанный!

Мудрость веков хранящий с Матерью Всеблагой!

О, грохочи волнами и бей хвостом!

Пусть разносится твой рев устрашающий!

Далеко за пределы мира, туда, где угасает солнце.

Туда, где начинаются отливы и приливы!

Гарпуны почти закончились. Лишь несколько последних из числа запасных орудий еще лежало на палубе. Однако киты, истыканные, точно шипастая драконья шкура, не думали утихать.

Кхассав и Таир окончательно продрогли. Телохранитель рамана более не пытался грести, все также обхватывая себя руками в надежде согреться. Раман продвигался ближе к корме в надежде забраться к рулевому — там его наверняка не достанут никакие брызги. Было такое чувство, будто кости изнутри покрываются инеем, и теперь раман Яса всерьез костерил себя, как последнего барана, что вообще сунулся в этот кромешный ледяной кошмар без края, конца и солнца.

— Долго еще?! — крикнул он ближайшему матросу.

Тот скорчился, явно изображая, что из-за грохота вокруг ничегошеньки не слышать.

— ДОЛГО ЕЩЕ?! — повторил Кхассав, насколько мог громко. И тут же сообразил, что, кажется, сорвал голос.

Теперь собеседник изобразил изумление, поморгал и заржал в голос:

— Да ты чего! Охота ж только началась!

— ТОЛЬКО НАЧАЛАСЬ?! — раман не сдержался, зная, что ответа не получит: моряк по-прежнему заходился в необъяснимом для Кхассава веселье и вторил сказительскому пению.

Бей хвостом, о, могучеглавый!

Пусть утробный рев разнесется вдаль на снежном крыле!

Пусть ликуют гиганты в волнах.

Пусть кричат от ужаса гиганты в небе, что страшатся грома!

Пусть повелевают громом те, что слышат твой рев, о, Змей!

Пусть гиганты всплывают из волн —

И будет такова твоя милость и наша жертва!

Пусть! — взвивалось к мрачно-свинцовым небесам над морем.

Пусть! — скрадывалось за ударами хвостов и грохотом волн.

О, Всеблагая и Мудрая,

Мать Акаба, Достойная, Первая!

О, верни в дом, вдохни жизнь, верни силы!

О, приумножь стада!

О, сбереги детей — на земле и в море!

О, да взрастут дети моря на жизнь детям мира!

О, Всеблагая и Мудрая,

Даруй прощение тем, кто вынужден!

Даруй милость тем, кто отнимает безнаказанно!

О, вечные повелители Зимы и Жизни!

Пусть сияет милость Богов в сердцах людей!

Пусть славится сила, что дает начало!

Пусть славится сила, что не несет конца!

Пусть!

Пусть!

* * *

Киты тащили их еще почти час в непонятном и неизвестном направлении. Раман уже простился с миром и мысленно завещал малолетнему сыну достойно править вместо него, испросив у Богов для этого все возможные благословения.