Рев дизелей стих. Мы следовали в надводном положении только лишь на гребных электромоторах.

«Время?» — запросил Командир вниз.

«20:30, господин Командир,» — отозвался рулевой.

Я оставался в центральном посту. Прошло еще полчаса. Электромоторы издавали столь мало шума, что мне достаточно было стоять под нижним люком, чтобы слышать все, что говорит Командир.

«Боже праведный, должно быть они вывели в море половину своего флота. Наверняка они вышли не для того, чтобы сыграть в рулетку в Танжере… Гляди в оба вон за тем, Крихбаум — мы не можем себе позволить врезаться в кого-нибудь».

Ко мне присоединился Стармех и уставился вверх, в боевую рубку.

«Рискованно,» — произнес он.

Командиру приходилось определять курс и скорость вражеских кораблей только лишь по их огням, представляя наш узкий силуэт последовательности патрульных судов и уворачиваясь от них. Дьявольски трудно было каждый раз точно определять, какой огонь какому кораблю принадлежит, стоит ли он без хода или движется, приближается или удаляется.

Рулевому тоже приходилось стараться изо всех сил. Он репетовал приказы Командира пониженным тоном. Командир казался гораздо менее закомплексованным. Насколько я знал его, он был сейчас в своей стихии.

«С их стороны очень порядочно так показывать свои огни — как раз это нам и нужно. Что там делает твое корыто, Крихбаум? Оно сближается с нами?»

Казалось, мы описываем циркуляцию. Я сказал сам себе, что нужно внимательнее следить за командами Командира на руль.

«Черт побери, этот прошел близко!»

Командир некоторое время молчал. Дела явно были непростыми. Мое горло пульсировало от возбуждения.

«Это верно, старина, продолжай так идти,» — наконец услышал я его слова. «Их целая толпа, каждый делает свое маленькое дело за Короля и Страну. Эй, что это там? Руль право на борт!»

Я многое бы отдал за разрешение быть на мостике в этот момент.

«Мичман, смотри в оба за этим кораблем. Сразу же доложи мне, если он изменит свой курс».

Неожиданный приказ остановить гребные электромоторы. Я напряг слух. Стармех шумно вдохнул воздух. Что на этот раз?

Волны шлепали по нашим балластным танкам, как будто хлестали мокрой фланелью. Подводная лодка качалась на волнах. Освещение в центральном посту было затемнено, поэтому все, что я мог видеть из лица Стармеха — это бледное пятно.

Я ясно расслышал, как он переминается с ноги на ногу от возбуждения.

Когда Командир дал наконец команду запустить левый мотор — это стало для нас благословенным облегчением. Десять минут на самом малом ходу, затем я услышал, как он говорит наверху: «Ну, мы разошлись с этим хорошо». Стармех с облегчением выдохнул.

Возобновилось гудение правого электромотора. Просочились ли мы сквозь наружное кольцо обороны? Во всяком случае, сколько же кордонов выставили британцы? «Они не могут как следует поставить заградительные буи — не на таком течении,» — сказал Командир. Где мы находились? Не взглянуть ли мне на карту? Нет, не сейчас — не время для этого.

«Ну, совсем как вечеринка, а, Крихбаум?»

Глубокий, уверенный голос Командира снова обрел свой обычный тон. «Как там дела у нашего приятеля на траверзе?»

К сожалению, я не смог услышать мичмана. Должно быть, напряжение заставило его прошептать ответ.

Командир отдал еще один приказ на корректировку курса. «Подвернуть немного. Мы неплохо идем — в конце концов, они не могли нас ожидать. Убедись, что это корыто вон там проходи чисто, хорошо? Мы погрузимся через десять минут».

«Как только вам захочется,» — пробормотал Стармех, но он не выказал никаких признаков шевеления. Хотел ли он этим показать свое самообладание? U-A безусловно была великолепно отдифферентована. Стармех провел несколько последних часов, проверяя все оборудование по своему хозяйству. Старшина центрального поста ни разу не передохнул за вахту.

«Давай … вот так… вот мы и здесь!»

Это звучало так, будто Командир уговаривает поесть непослушного ребенка.

«Ну ладно, лучше уж продолжать движение,» — произнес наконец Стармех и исчез.

Меня вдруг посетило непреодолимое желание быстренько сходить на горшок. Какое-то время у меня не будет такой возможности

К счастью, гальюн был свободен.

Сидя на унитазе, нельзя не думать о том, что находишься в чреве машины. Никакая фанера не прикрывала дикую мешанину труб, а двигаться в тесном закутке было почти невозможно. И как будто для того, чтобы усугубить положение, боцман распихал консервы с «Везера» в каждом закутке, который еще не был занят швабрами и ведрами.

Напрягаясь на горшке, я вспомнил историю, которую слышал от торгового моряка, судно которого пострадало во время шторма. Его назначили сливать масло через трубы уборной в надежде успокоить волнение на море. Поскольку судно очень сильно качало, уборная оказывалась почти на уровне воды. Каждый раз, когда оно накренялось, морская вода прорывалась через сливное отверстие. Дверь заклинило, и моряк знал, что ничто не сможет спасти его от смерти в воде, если качка усилится. У него даже не было надежды на то, что воздух соберется под подволоком и не даст вливаться воде, потому что в отличие от гальюна на подлодке, судовая уборная хорошо вентилировалась.

И вот так, подобно крысе, пойманной в ловушку, моряк продолжал выливать масло каждый раз, когда из отливной трубы не выплескивалась морская вода — одинокая фигура, сражающаяся за спасение своего судна на скромном и забытом форпосте.

Внезапно меня охватило ужасное чувство клаустрофобии. Я вообразил взрывающиеся во время погружения аккумуляторы, искореженную и заклинившуюся от силы взрыва дверь и самого себя, безысходно колотящего кулаками в плиты металла.

В моем воображении промелькнули кадры фильмов: автомобиль, падающий в реку со своими обреченными пассажирами, искаженные страхом лица за решетками пылающей тюрьмы, выход из театра, забитый бегущими в панике зрителями.

Ну-ка, полегче! Я изобразил самообладание и застегнул брюки с наигранным спокойствием. Вот так, обратно в нормальное состояние. Жаль, что мне не удалось облегчиться, но все-таки…

Даже так, мои руки откачали за борт унитаз быстрее, чем намеревалась это сделать моя воля. Быстро повернул ручку двери и оказался снаружи. Глубокое дыхание, начнем!

Был ли это страх или клаустрофобия? Когда в своей жизни я был по-настоящему испуган? Во время воздушного налета в бомбоубежище? В действительности нет — мы все знали, что в конце концов нас откопают. Однажды, когда бомбардировщики внезапно напали на Брест, я бежал как заяц. Настоящее представление, возможно, но был ли и в этом случае страх настоящим?

В Дьеппе, на минном тральщике? Мы как раз только что подняли одну мину, когда завыла сирена. Эта дикая разница в высоте приливов! Стенка причала была такой же высокой, как четырехэтажный дом.