– А вот и еще кое-что. – Я достаю из кармана куртки маленький диктофон. – Я записала все, что ты говорил совсем недавно, по пути до эллинга. Насчет своих намерений относительно Ванессы. Веди себя хорошо, иначе это тоже достанется полиции.

– Шантаж, да? – Майкл встречается взглядом со мной. – Что-то новенькое. Этому тебя мамочка научила?

Он словно бы весело улыбается, но я вижу, как крепко сжаты его губы и как мрачен его взгляд.

На самом верху кучки документов, уже припорошенных снегом, лежит паспорт на имя Майкла О’Брайена, который мы нашли в коробке от овсянки. Майкл наклоняется, подбирает его, стряхивает снег и задумчиво смотрит на фотографию. Интересно, о чем он думает, глядя на свой единственный настоящий документ.

И вдруг он резко поворачивается и бросает паспорт за борт.

Я инстинктивно бросаюсь в сторону, чтобы поймать паспорт. При этом я отвожу взгляд ровно настолько, чтобы Майкл успел кинуться ко мне с быстротой змеи и толкнуть меня. Подошвы моих сапог скользят по мокрой палубе, я падаю, пистолет выпадает, а когда я встаю и выпрямляюсь, он уже в руке у Майкла, и он целится прямо в меня.

Он даже не медлит – сразу тянет к себе спусковой крючок.

Снег вертится дикими вихрями, ветер крепчает. Волны жадно налетают на борта яхты. Пистолет издает щелчок.

И ничего не происходит. Конечно, не происходит, потому что пистолет не заряжен. Зачем рисковать без необходимости? Мы ведь не собирались убивать Майкла.

Майкл смотрит на пистолет в своей руке, выражение лица у него необычайно глупое. Он снова тянет спусковой крючок, и снова раздается щелчок, и снова паника искажает черты лица Майкла.

Третий щелчок… и Ванесса наносит удар по виску Майкла веслом от спасательного плотика.

– Шел бы ты к такой-то матери! – кричит она.

Майкл без чувств валится на палубу. Ванесса снова бьет его, и я слышу мерзкий глухой хруст – такой звук мог издать только треснувший череп. А она продолжает наносить удары и выкрикивать ругательства. Я подбегаю к Ванессе и выхватываю из ее рук весло, а потом обнимаю ее, чтобы она перестала кричать.

Она дрожит и пытается освободиться. Она вся мокрая, и сначала я думаю, что она от снега промокла насквозь, но потом понимаю – нет, она так сильно взмокла от пота. По стекловолоконному полу кокпита растекается кровь, снег становится розовым. Мы замираем и стоим, как нам кажется, целую вечность. Но наконец Ванесса начинает дышать ровнее, перестает дрожать, успокаивается, и я наконец отпускаю ее. Она подходит к Майклу и смотрит на него. Его бледно-голубые глаза слепо смотрят на нее.

– Ну вот, – произносит Ванесса тихо. – Вот и все.

Я бегу к фальшборту, и меня тошнит.

Все остальное берет на себя Ванесса. Она действует настолько быстро и организованно, что я просто диву даюсь. Откуда она знает, что надо делать и как? Она приносит из спальни банный халат и обвязывает им коченеющее тело Майкла, засовывает в большущие карманы халата тяжеленные справочники по управлению яхтой. Она знает, что тело надо столкнуть с борта, а не с кормы.

– Мы же не хотим, чтобы тело попало под винты – тогда может застопориться мотор, – спокойно объясняет она.

В первые мгновения тело Майкла держится на поверхности воды, лежит лицом вниз. Белый шелковый халат обвивает его, словно погребальная пелена. На его спине собирается снег, по-прежнему густо падающий с неба. Но еще и минута не успевает пройти, как одежда Майкла намокает, пропитывается озерной водой, и вдруг он исчезает из виду.

Дрожа, я сижу на борту яхты, не обращая внимания на снег, падающий мне на лицо, и смотрю, как тонет тело Майкла.

Ванесса вытирает кровь с палубы тряпкой, смоченной стеклоочистителем «Windex». Средство так легко и просто отмывает кровь, как будто это пролитый коктейль, не более того. Ванесса выбрасывает тряпку и окровавленное весло в воду, за ним летят фальшивые документы Майкла. Затем Ванесса без лишних слов запускает мотор и медленно разворачивает яхту на месте. Мы возвращаемся к невидимому берегу.

Я оглядываюсь назад, смотрю на воду, и мне кажется, что я вижу что-то скользкое и темное, плывущее в бесконечной синеве. Может быть, бревно. Таинственное существо, поднявшееся из глубин озера. Утопленника.

А потом все это исчезает.

Я отворачиваюсь, смотрю в сторону берега и жду, когда замерцают огни Стоунхейвена.

Пятнадцать месяцев спустя

В Стоунхейвен весна приходит рано. Мы открываем окна в первый же день, когда температура становится выше шестидесяти градусов[121], чтобы свежий воздух наполнил комнаты дома и прогнал затхлость еще одной зимы. В тени под деревьями все еще тают последние ледяные корки, а на клумбах ближе к дому первоцветы уже тянут к солнцу багровые стрелки. В один прекрасный день мы просыпаемся и видим, что большая лужайка, после таяния снега бывшая бурой и тусклой, превратилась в ярко-зеленый ковер.

Мы осторожно идем вокруг дома вчетвером, щурясь от яркого весеннего солнца. Мы все еще немного робеем рядом друг с другом. Только одна из нас бесстрашно наполняет дом пронзительными криками, заливистым смехом и капризным плачем, но этой особе всего семь месяцев от роду. Ее зовут Джудит, но все мы называем ее Дейзи, и мы все ее обожаем – мама, бывшая мошенница и психически больной брат мамы. Дейзи похожа на куклу. У нее льняные волосы, пухлые розовые щечки и светло-голубые глаза. О ее глазах никто из нас не высказывается, хотя все мы время от времени немного испуганно ежимся, когда эти глаза смотрят на нас.

Много дней я ходила по комнатам Стоунхейвена. Я обходила их одну за другой и составляла список всех предметов – на этот раз с разрешения хозяйки. Каждую картину, каждый стул, каждую серебряную ложку и фарфоровые часы нужно было назвать, сделать описание, сфотографировать, внести в каталог и архивировать. Сейчас я заканчиваю четвертый том каталога. Порой бывает так, что я вдруг обнаруживаю, что провела целых пять часов, уточняя происхождение и историю вазы с гербом эпохи Бурбонов, и так увлекаюсь орнаментами в виде картушей и лилий, что забываю о ланче.

Я работаю уже шесть месяцев и пока успела обследовать шестнадцать комнат из сорока двух. Мы с Ванессой не обсуждали, что будет потом, когда я закончу эту работу, но на это мне понадобится еще как минимум год.

Работа была предложена мне Ванессой. Она приехала, чтобы навестить меня в тюрьме в часы посещений, за два месяца до освобождения. Ей тогда оставалось всего несколько недель до родов. Она так располнела, что едва уместилась на сиденье литого пластикового стула в комнате для посетителей. Она была из тех женщин, тело которых полностью отдается беременности. Ее волосы, кожа, грудь, живот – все это словно бы кипело жизнью. Я гадала – уж не компенсирует ли ее организм все годы голодания на почве работы в модельном бизнесе?