Она перевела дух.

– Я тогда подумала – а вдруг там все заражено? И мне стало плохо, и я побежала. – Она взглядом вперилась в столешницу. – Мне казалось, за мной гонятся, но я все оборачивалась – и никого. Добежала до ограды, даже не думала – взяла и полезла. Мне уже было все равно – хоть помру, хоть током шибанет, хоть порежусь. Пролезла сквозь колючую проволоку и не почувствовала ничегошеньки. Хотела только вырваться оттуда, и фиг меня остановишь.

– А в мотель ты как вернулась?

– Вышла на дорогу – это уже часа четыре утра было, – и подъехал красный «универсал», а за рулем маленькая такая старушка. Предложила подвезти. Я со страху чуть не умерла. Наверняка, думаю, она из городских. Даже на вид настоящая ведьма – блузка зеленая, на пальцах куча колец. Но я так устала, а она была такая дряхлая, что я к ней села. Она отвезла меня прямо в мотель, сказала: «Ты уж себя побереги, девонька». И все. Ничего особенного. Я доползла до номера и проспала тринадцать часов.

Я не отрывал от нее взгляда. Подкрадывалась новая мигрень, но я старался сосредоточиться, подумать. Стеклянная пробирка, чтобы кровь брать? Медицинские отходы? Зачем это все Кордове – для очередного фильма?

Нора помянула Нельсона Гарсию, и я припомнил другую деталь – как ему в трейлер по ошибке доставили медицинское оборудование, предназначенное для «Гребня». За все наше расследование никто из интервьюированных ничем не подкрепил эту историю и подозрения Гарсии, никто не поминал, что в «Гребне» есть раненые или больные, – только сейчас это косвенно подтвердила Нора со своими печами.

Хоппер слушал ее в отчужденном раздражении и прожигал взглядом, когда она поминала некие подробности, – на слове «печи», на пробирке «биологическая опасность».

– А ты? – спросил его я. – С тобой что было?

– Хоппер залез в дом! – возбужденно выпалила Нора. – Он нашел Сандрину комнату…

– Я не уверен, что это была ее комната, – возразил Хоппер.

– Но… еще как ты уверен. – Явно удивившись его внезапной сдержанности, она подалась ко мне. – Он нашел письма, которые писал Сандре, а она на них так и не ответила. Она их хранила прямо у постели, разложила по датам. И они так выглядели, будто их перечитывали миллион раз. И на столе стоял портрет, где они вдвоем. А потом он нашел ее репетиционную…

– Я не уверен, что это ее репетиционная…

– Но там на фортепиано пьеса, это она сама написала, называется «Тигриная Лапа».

– «Тигриная Лапа»? – озадачился я.

– Это у Хоппера племенное имя было в «Шести серебряных озерах».

Хоппер разъярился:

– Я не знаю, что я там нашел, ясно? Я не уверен.

– Как ты в дом попал? – спросил я.

– Залез на крышу. Нашел незапертое окно.

– И как там внутри? Все заброшено?

– Нет. Там… приятно. – Он, кажется, хотел этим и ограничиться, но я ждал, и он смахнул челку с глаз, вздохнул. – Там замок. Гигантский. Мрачный – жуть. Стены красного дерева. Гобелены с единорогами. Медвежьи бошки пасти пораскрывали. На картинах потопы, страсти, пытки. Деревянные кресла, целые троны. Рыцарские мечи на стене, чугунный канделябр, в нем белые свечи, догорели уже и оплыли. Не то чтобы мне там особо удалось погулять. Кто-то впустил собак. Я нашел черную лестницу, ушел в подвал, спрятался в первой попавшейся отпертой комнате. Много часов там просидел.

– И там были тысячи картотек, – вставила Нора.

– Картотек? – переспросил я. – А в картотеках что?

– Портреты актеров. Миллионы фотографий, резюме со всякими дебильными приписками на обороте.

Нора подождала, пока Хоппер мне объяснит, но он опять от ее прямоты только разозлился.

– Какими приписками? – спросил я, поскольку оба молчали.

– Личные подробности, – сказал Хоппер.

– Например?

– Биографии. Фобии. Тайны.

– Это, наверное, актеры, которых Кордова думал взять на роли, – сказала Нора. – Я вспомнила, как Оливия Эндикотт ходила на пробы. Помнишь, он ей всякие дикие вопросы задавал? – Она покосилась на Хоппера. – А ты мне про кого рассказывал? Какая-то Шелл Бейкер, да?

– Портрет вроде из семидесятых, – пояснил Хоппер. – На обороте кто-то написал: «Родных нет, кроме брата в ВМС, диабет, ненавидит кошек, не любит оставаться одна, сексуально неопытна». А на другой типа: «Выросла в Техасе, автокатастрофа в пять лет, год на растяжке, болезненно застенчива».

– С собой не прихватил? – спросил я.

Тут он, похоже, взбесился:

– Это еще зачем?

– Улика же.

– Не прихватил. Положил на место и вымелся оттуда к чертовой матери.

– А потом Хоппер нашел пыточную камеру, – вмешалась Нора.

– Никакую не пыточную камеру! – рявкнул он. – Другая комната в подвале, какие-то деревянные носилки и доски, железные уздечки, антикварные – я там половину предметов вообще не узнал. Ушел, по лестнице забрался на третий этаж. Нашел комнату – видимо, Сандрину, – осматривался там и нечаянно уронил лампу. Видимо, громко получилось – кто-то стал по лестнице подниматься. Спрятался в шкафу. Пришел кто-то – кажется, женщина. Побродила по комнате, поставила лампу и ушла. Но меня заперла. Изнутри не открыть. Хотел дверную ручку отвинтить, но услышал, что за дверью собака. Почуяла меня, наверное. Но не залаяла. В комнате такие огромные эркеры, на холм и пруд Грейвз. Я вылез, а внизу отвесная стена. Всю ночь там проторчал, ни звука не издал, ждал, пока собака уйдет. Часов в пять утра кто-то свистнул, и она убежала вниз. Я отвинтил ручку, выбрался из дома, никого не встретил. Пошел к каноэ, но его, естественно, не было. Двинул вдоль ручья, по которому мы приплыли. Заблудился, правда. Угодил в болото, грязь по шею. Набрел на каких-то туристов – они на меня так глазели, будто я лох-несское чудовище. Сказали, что я в каком-то природном заповеднике «Пруд Хитчинс», а это далеко к востоку от озера Лоуз. Ну и часов в шесть вечера я вернулся к джипу.

– Кто-нибудь из Кордов живет в доме? По твоим наблюдениям? – спросил я.

– Нет. Все спальни на верхнем этаже. Там всю ночь никто не спал. По-моему, люди с собаками – это всё смотрители. Я, правда, вблизи ни одного не видел.

– А в другие комнаты в подвале не заходил?

– Нет. Там все заперто.

– А наверху? Что-нибудь странное было?

Он кивнул, помрачнел:

– На задах нашел целое закрытое крыло. Вверх по винтовой лестнице, в башне, – апартаменты. Половина – совершенно новая. Половицы аж блестят. Видно, где новое, а где старое. Я подумал, это после пожара отремонтировали. Может, в апартаментах жил Паук. Но там ничего не было. Ни единой фотографии, никаких пасторских воротников. Вообще ничего.

– А этот «понтиак»?

– По-моему, кто-то из смотрителей. Я же дверную ручку не привинтил обратно – они знают, что в комнату заходили.