оглядываясь, держит дверь, делая вид, что звонит. Кто-то в углу, под ступеньками высокого крыльца, поджал ноги, спрятал лицо, затаился. В минуту не стало целого монолита, мощной боевой силы, остались лишь обломки. Атомы, отдельные перепуганные пацаны: жалкие, трусливые, бросающие своих. «Бить?» – Том видит кого-то рядом, вполоборота: лицо в крови, так не узнать. Сомневается, пытается понять по глазам, – свой? Бежит или догоняет? Неприятно липнет ботинок, оставляя за собой мокрый темный след. Его опережают, – Лимон бьет справа, ногой в лицо, валит того с ног, пинает. «Лимон дольше бегает, он не ошибется. Хотя, конечно, выпендривается, передо мной выпендривается, – мол, смотри, были бы врагами, и тебе бы дал! Да тут каждый выеживается перед другим: такова наша пацанская стихия».

А толпа бежит дальше, догонять первых, чтобы те, кто сзади, кто послабее, – вошли во вкус, насладились. И те, кто сзади, – останавливаются и прыгают на тех, кто лежит. Воя, куражась, матерясь, не обращая внимания на крики, – на тебе, – по ребрам, по голове! На! Получи, сука! Волчара! Получи за всех, за наших! Получи еще!

– Харош, пацаны! Мы же не волки! Харэ, харэ, валим!

Победой никогда не удавалось насладиться вдоволь. Именно в ту минуту, когда одна из сторон окончательно побеждала другую, менты бросали свои окурки, садились в «канарейки» и обламывали кайф.

Заслышав пронзительный вой сирен, победители со всех ног бежали с поля боя вслед за побежденными, быстро рассасываясь по незнакомым дворам. Следом появлялись в подворотнях крепкие спортивные мужики в неприметных пиджаках и кепках. Легко перемахивая через заборы, они рассыпались по окрестностям и переулкам, и, как матерые охотники, загоняли добычу. Пацаны знали это, прятались в подъездах и гаражах, а при удаче хватали под руку незнакомых девчонок, заговаривали зубы сердобольным старушкам, чтобы под их прикрытием выйти из опасной зоны и добраться к себе на район. Вот здесь-то и помогали карты, которые советовал брать с собой Монгол, когда Том первый раз пришел на сборы. Секунда, и в тихом дворе компания мирных ребят режется в «подкидного».

– Гражданин начальник, мы ни с кем не деремся, просто мимо шли, поиграть сели.

Тем временем менты, уже оцепив район, хватали всех подозрительных, – побежденных и победителей, избитых и не очень. Тащили в «канарейки», набивали в «стаканы».

В тот раз Тому не повезло: он не смог объяснить, «что он делает в этом дворе, если не знает, в какой квартире живет его друг». Его обыскали и, ничего не найдя, запихнули восьмым в двухместный «стакан», для острастки стукнув дубинкой по почкам. Дубинки, этот атрибут нового времени, на Украине ввели совсем недавно. Менты пользовались ими еще неохотно, боясь ударить в силу, еще видя в пойманном человека. И поэтому носили их больше для виду, по-старинке запихивая пацанов в уазики привычными затрещинами и пинками.

В переполненном железном «стакане» воняло мочой. Время от времени через решетку дверного окна проникал мертвенно-желтый свет фонарей. Пробегая по угрюмым лицам попутчиков, он застывал на небольшом окошечке из оргстекла, за которым виднелись крепкие затылки ментов.

– Выгружай! – уазик остановился около здания ОВД. Их рассадили на узкой скамейке у решетки дежурки. Дежурный вызывал пойманных по одному, угрожал, орал, иногда отвешивал оплеухи, выпытывая у каждого кличку. Но, как назло, среди пойманных были сплошь наивные молодые люди, практически случайные прохожие. Ни о каких сборах они отродясь не слыхали, кличек не имели, друг друга впервые видели, а тот факт, что жили они почему-то рядом, был чистой случайностью. Затем, уже глубокой ночью, когда менты, заполнив все бумаги, уставали от этого лицемерия и открывали решетку, из участка высыпались не наказанные законом негодяи, а ни в чем не виноватая и страшно обиженная на произвол властей талантливая молодежь, – несомненно все будущие художники или скрипачи…

Монгол вдруг заругался во сне, забормотал тонко, жалобно. Том открыл глаза, пусто посмотрел в темноту.

– Дрыхнет, как всегда, и не парится, – буркнул он, и его сознание вдруг осветилось неожиданной догадкой. Тогда, на даче, когда Том узнал от Оли про носилки с телом и не находил себе места, не зная, как быть, – ему тоже вспоминались сборы. И снова его сознание будто соскальзывало в то же стремное прошлое, ища в тех драках какой-то ответ, какое-то решение. Но дело было явно не в них, – дело было в Монголе! Тому так не хватало его самонадеянности, его простой и незамысловатой наглости, которая будто проламывает любые проблемы, делает их смешными. «Камни молчат, потому что не думают. Нужно быть таким, как камень», – подумал он, и, наконец, уснул.

На Зеленке

– Вставай! Пошли за бутылками. – Глюк будил Монгола. – А приятель твой жив?

Утреннее солнце светило прямо в глаза.

– Похоже на то, – Том сбросил с себя штору и задрал футболку. Шишка немного растеклась, стала больше и багровее.

– Хоть и жив, но рожа у тебя красная, – помрачнел Глюк. – Похоже, температура.

– Пацаны, я сегодня на больничном. Идите без меня. – Том закрыл глаза.

– Ладно. Мулька, пошли. – Глюк надел рюкзак, и они с Монголом скрылись за деревьями.

Том повернулся на другой бок, закрыл глаза, но заснуть не удавалось. На поляне кто-то был. Хрустел ветками, звенел кастрюлями. Открыв глаза, Том увидел Аню.

– Ну что, больной? – небрежно бросила она резким казенным голосом, будто лекарь, уставший от постоянных вызовов. На этот раз она была в легком простом платье.

– Не очень! Чаю, сестра! – театрально застонал Том, протягивая к ней дрожащую руку.

– Ну раз наутро жив, – значит, страшное позади. Температура завтра пройдет. Было бы хуже, если бы она укусила тебя весной.

Аня разожгла костер, снова долго тарахтела посудой, а он, отчаявшись заснуть, подложил руку под голову и смотрел в морскую бирюзовую даль.

– Слушай, ты извини, что разбудила. – Над ним снова стояла Аня. – Я сейчас на родник иду, постирать кое-что, и воды набрать. Ты вроде не умираешь, а на поляне больше никого нет. Поможешь?

– Пошли! – Том поднялся. – Может, вещи припрятать? У нас под Гурзуфом сало украли.

– Глюк тоже говорит, что нужно стеречь. Но здесь никто не ворует.

Выйдя из Зеленки, они спустились вниз, повернули от берега, и вскоре вышли на идущую вдоль виноградников пыльную полевую дорогу.

– Тебе здесь нравится?

– А я в поселке еще толком-то и не был. – Том пожал плечами.

– Обязательно сходи. Тут вообще место творческое. Вот, видишь, две треугольных горы? Это Верблюд. А во-он там, – Аня показала туда, где горбатился сизыми холмами Карадаг, – человеческий профиль. Ну вон, на склоне: борода, нос такой маленький, вздернутый. Ну вон, будто в небо