потом на суде свидетелем. А самого Серегу подловили на выходе, сбили с ног, и… Менты случайно рядом проезжали, подскочили быстро. Вся гопота разбежалась, а один все пинал и пинал его… Серега только имя успел назвать в «скорой», и умер. Жена осталась, ребенок. Вот такая смерть. Хорошая.

– А плохая какая?

Том пожал плечами, задумался.

– А еще у нас на районе Славка был. Добрый, веселый, хотя и год по хулиганке отсидел. Как вышел – уехал в Киев работать, женился там, ну и выпал из виду. А потом ко мне Серый, приятель мой, приходит: «Славку привезли. Завтра похороны». Он, оказывается, в Киеве на «винте» сидел. Бросал, потом снова садился. Ну а «винт» – это ж такая дрянь, стимулятор… Можешь марафон пробежать, и не устанешь. Или не спать сутками. Но от него крыша потихоньку течет, он мозг выжигает.

А дело зимой было. Помню, – утро, сугробы, снег валит хлопьями. Кто-то сказал, что, по правилам, перед гробом нужно бросать только еловые ветки. Мы вспомнили, что елки на кладбище растут, и с его киевскими друзьями туда поехали. И тут началось. Вначале в машину врезались. Их водитель выскочил, орет: бампер помяли. Ну, мы денег дали, разошлись без ГАИ. Кое-как до кладбища добрались, и там сразу заглохли. Уже и веток наломали, и замерзли, час прошел, а завести не получается. Водитель говорит: «Не понимаю, что случилось? От Киева ни одной поломки не было». Потом договорились с водителем катафалка, и на буксире поехали. А у нас там дорога разбитая, асфальта почти нет. Катафалк старый, гремит по ней, как консервная банка, а мы за ним тащимся. Жутковато. Только в город въезжаем, и у нас вырывается бампер, вместе с крюком! Мы машину в какой-то двор закатили и на автобусе добрались. Отпели, похоронили. А через год я узнал, что Славка повесился, но родня священнику не сказала, чтобы тот отпевать не отказался. А то ведь самоубийц не отпевают. Вот и верь после этого в случайности. И выходит так, что ответ на вопрос о смерти ничего не объясняет. Ведь Серега смерти боялся, а Славка – нет.

– А я вначале подумала: что за гопники на поляну пришли? – сказала она. – Ну ты ладно, у тебя хайры. А Монгол… Приставать сразу полез.

– Не-а, он не гопник. По пьянке просто. Ты же голая ходишь, а ему непривычно, – нашелся Том. – У нас такого в городе не бывает. Вот он и подумал. Мало ли?

– Не, он точно гопник. Я их по глазам узнаю. Я тут как-то встречалась с одним, приезжим. Вначале все хорошо было: внимательный, сильный. А потом… Не дружи с другими. Не ходи туда – не смотри сюда. Каждый хочет обладать кем-то, но никто ничего не хочет отдавать. Люди внутри – эгоисты, которые придумали басню про любовь. А любовь – это просто влечение, животный инстинкт. Когда он проходит, остаются грязные носки, визжащие дети, тупой муж, пиво-рыба-футбол.

– Говорят, о чем бы женщина ни говорила, – она всегда говорит о семье, – усмехнулся Том.

– Мы перегружены всяким старьем, – продолжала она. – Идиотскими традициями, отжившими правилами. Может, когда муж бегал за мамонтом, а жена сидела в пещере, брак был важен и даже необходим. С тех пор многое изменилось. Мне кажется, что человек должен любить свободно и добровольно. Любить, пока чувствует, пока искренен и не вымучивать из себя то, чего нет. Каждый человек – свободен, и поэтому может любить того, кого хочет. А прошла любовь, и разошлись тихонько.

– Ну да, свободная любовь, – съязвил он. – Ты у него сто пятьдесят первая, он у тебя – двести восьмой. В случае чего всегда заменить можно. А если дите родится, то сын полка. Можно много алиментов получать.

– Вот и ты в прошлом. Мужчинам свойственно ревновать к другим самцам, а это же просто видовой инстинкт.

– Ты никогда не ревновала?

– Ревновала. Но с этим нужно бороться, как и с любым стадным инстинктом. Ты становишься свободным человеком только когда убьешь в себе животное.

Ее тихий вкрадчивый голос стал жестче, в нем появились стальные нотки.

– А зачем кого-то убивать? Разве ты не любишь животных? Эх, а еще феньки носишь.

– Это просто софистика. – Она сказала это с болью, как раненный прошлым человек.

– Не скажи. У животных много хорошего. Я бы сказал, в животном много человеческого. Верность тоже встречается, – у волков, например. А что после этого «убийства» останется от человека? Ты вот способна отделить, где твое правильное человеческое чувство, а где твое глупое животное?

– Нужно просто стараться быть сильнее. Сильный человек относится к себе честно, а значит, может исправить ошибки.

– Сильный человек… – ухмыльнулся он. – Всегда ли он сильный, человек? Сегодня царь, завтра в грязи лежит. Ни ты, ни я не знаем, что нас ждет лет через двадцать. Вон, упадешь с утеса, ноги переломаешь, и тебе понадобится муж, опора. И где будут твои рассуждения, если он убьет в себе животное и побежит за молодой и интересной?

– Не думала, что ты такой зануда! Может, еще застраховаться от несчастного случая? Это же логика рабочего, который всю жизнь горбатится за станком, мечтая о том, чтобы в конце жизни получить пенсию. Тратит самое бесценное, что у него есть, – время, мгновения своей неповторимой жизни. А ведь по пути его стократно обуют. Если он еще доживет. Ради чего? А я вряд ли до старости доживу, да и не хочу. Мне старой жить неинтересно. С тоски помру.

Том вдруг вспомнил, что похожие слова он говорил еще совсем недавно, – там, в горах, когда рассуждал о государстве как об аппарате принуждения. Аня была так созвучна его мыслям, и в то же время так далека от него.

Они не заметили, как пришли на поляну.

– Жратва прибыла. – Почти одновременно с ними вернулись запыхавшиеся Глюк и Монгол. Они стали вываливать на землю пакеты с едой. Глюк был мрачнее обычного.

– Ребята, на всякий случай, не бросайте вещи без присмотра, – обиженно сказал он.

– Тебе-то чего терять? – засмеялась Аня.

– Мою цветущую юность.

Вскоре вернулся Куба.

– Принимайте добычу! Дары природы! – Он высыпал к столу содержимое своего мешка.

Том присвистнул. Чего здесь только не было! Две большие грозди черного винограда. Три грязноватые и слегка прозрачные редиски. Пара слегка пожелтевших огурцов. Немного помятый, но большой свежий помидор. Несколько почерневших сосулек болгарского перца с вырезанными сердцевинами. Полбуханки черствого хлеба, головка чеснока, четыре картофелины и уже очищенная кем-то фиолетовая луковица.

– А вот и венец стола! – Куба с видом фокусника развернул