– Не понимаю.

– Ты сомневаешься во мне? – умоляюще сложив руки, спросил молодой человек.

– Значит, ты любишь меня? – обрадовалась Сюзанна и прижала его к своей груди.

– Да, тебя, тебя одну, – с чуть заметным смущением проговорил креолец. – Тебя одну, только тебя!

– В таком случае, – заявила Сюзанна, – мы через неделю уедем из Парижа в Тавр, Марсель, Бордо, Брест, куда хочешь Оттуда мы на первом же корабле отправимся в Америку, Индию, Океанию. Если какая-нибудь страна тебе не понравится, мы переедем в другую. Если какая-то часть света придется тебе не по душе, мы отправимся еще куда-нибудь. Мы отправимся туда, куда понесет нас волна, куда подует ветер Мы будем искать рай на земле, а когда найдем, там и останемся.

– Сюзанна! – возразил молодой человек. – Ты подумала, сколько нужно денег, чтобы вести подобный образ жизни?

– Это пусть тебя не заботит.

– Дорогая! Мое состояние по большей части зависит от жены – начал было Камилл.

– Ты оставишь ей все ее деньги. Мы будем жить на мои средства: продадим этот особняк, получим два миллиона, а это сто тысяч ливров ренты. На сто тысяч ливров ренты можно распорядиться своим будущим по собственному усмотрению – А ты уверена, что получишь эти два миллиона? – спросил Камилл.

Сюзанна вздрогнула: страшная мысль вдруг озарила ее, как только до нее дошел смысл этих слов.

Она содрогнулась всем телом, ее руки, щеки, лоб побледнели и похолодели.

– Ты тоже р нем слышал? – молвила она.

– О ком? – спросил Камилл.

– Ни о ком и ни о чем, – сказала Сюзанна и провела руками по глазам, будто отгоняя дурной сон.

– Сюзанна! Сюзанна! У тебя ледяные руки! – заметил молодой человек.

– Да, правда. Мне холодно, Камилл.

– Возвращайся в свою комнату, девочка моя милая! Эти волнения тебе вредны.

– О, Камилл! – в страшном отчаянии вскричала Сюзанна. – Мы расстались навсегда!

– Сюзанна! – проговорил, не на шутку взволновавшись, Камилл – Приди в себя Ты теряешь голову от горя. Это я, Камилл. Я рядом с тобой, я тебя целую, я люблю тебя – Нет, ты отлично знаешь, что я права. Ты ведь тоже о нем слышал, верно?

– Так, значит, о нем говорят правду? – спросил Камилл – А что о нем говорят?

– Ну, я имею в виду эту историю с завещанием, о которой начинают поговаривать в свете.

– Вот видишь! Вот видишь! Да, это правда Да, когда этот человек захочет, я буду беднее новорожденного, потому что у того хоть есть мать с отцом, а у меня больше нет никого.

– Значит, есть другой наследник?

– Да, Камилл, да. Я о нем совсем забыла Есть настоящий наследник. Мой брат хотел продать, хотел… Безумец! Строил планы, но не торопился их осуществить. Зато смерть поторопилась.

– А зовут этого наследника?..

– Для нас – Конрад де Вальженез, и мы считали его мертвым; для других – Сальватор.

– Сальватор! Таинственный комиссионер? Тот странный человек?! – вскричал американец. – В таком случае все в порядке, Сюзанна, – успокоил девушку Камилл. – Этот человек вторгся и в мою жизнь; он запустил лапу и в мое счастье. Мне тоже надобно свести счеты с этим Конрадом де Вальженезом.

– Что ты намерен делать? – спросила Сюзанна, задрожав от страха и надежды.

– Я убью его, – решительно промолвил креолец.

Вы, конечно, помните, дорогие читатели – а если не помните, я освежу вашу память – молодую прекрасную креолку из Гаваны, представленную вашему вниманию всего на минуту, что верно, то верно, как г-жа де Розан; она появилась в гостиной у г-жи де Маранд в тот вечер, когда Кармелита пела романс об иве.

Она произвела, повторяем, на всех гостей приятное впечатление.

Появившись в свете под покровительством г-жи де Маранд, одной из наиболее влиятельных светских дам, прекрасная креолка за несколько дней превратилась в самую модную даму, и все наперебой старались зазвать ее к себе в гости.

Смуглая как ночь, румяная как заря, с огненным взглядом и сладострастными губами, г-жа де Розан привлекала к себе внимание не только мужчин, но и женщин. Стоя посреди чьейнибудь гостиной, она напоминала планету в окружении звезд.

За ней числились тысячи побед и ни одного поражения, и это было справедливо. Живая, горячая, страстная, против собственной воли вызывающая, кокетливая, но не более того! Если она позволяла мужчинам – как выражался Камилл, скорее витиевато, чем со вкусом, – собой полюбоваться, то дальше комплиментов дело не заходило. Секрет ее добродетели заключался в ее любви к Камиллу. Да позволят нам читатели между прочим заметить, раз уж для этого представился удобный случай, что в этом заключается секрет всех женских добродетелей: влюбленное сердце – добродетельное сердце.

Вот и с г-жой де Розан происходило то же. Она была влюблена в собственного мужа, более того – обожала его. Обожание это было неуместно – мы готовы это признать, – особенно если вспомнить, о чем говорилось в предыдущей главе, но еще понятнее это будет тем, кто не забыл, какой привлекательной наружностью наделила Камилла природа.

На протяжении нашего рассказа Камилл, молодой, смазливый, скорее капризный чем изысканный, скорее забавный, нежели умный, получивший в Париже определенный лоск, хотя и был легкомысленным, фривольным, веселым до безумия, должен был нравиться всем женщинам, но в особенности страстной креолке, жадной до удовольствий и с нетерпением ожидавшей этих удовольствий.

Победы г-жи де Розан были, таким образом, искусственными. Всю славу их она, верная жена, приносила как жертвы к ногам своего мужа, однако скоро читатели узнают, почему любящая и торжествующая креолка была, несмотря на свой головокружительный успех, необычайно печальна, так что даже некоторые решили, что она находится во власти какой-нибудь болезни тела или души. Не в одной гостиной обратили внимание на бледность ее щек и тени, залегшие вокруг глаз. Завистливая вдова уверяла, что креолка больна чахоткой; отвергнутый воздыхатель заявлял, что у нее появился любовник; другой, более милостивый, решил, что ее бьет муж; доктор-материалист подозревал или, вернее, жалел, что она слишком строго соблюдает супружеский долг; словом, все что-нибудь говорили, но истинной причины так никто и не угадал.

А теперь, если читателю угодно проследовать с нами в спальню красавицы, он узнает, если сам до сих пор не догадался, тайну этой печали, начинавшей беспокоить весь Париж.

Вечером того дня, когда состоялись похороны г-на Лоредана де Вальженеза, то есть сутки спустя после сцены, описанной нами в предыдущей главе, г-жа де Розан, сидя в глубоком кресле розового бархата, предавалась необычному занятию, весьма неожиданному для хорошенькой женщины, находящейся в спальне в час ночи, когда любая женщина таких лет и внешности, как красавица Долорес, должна лежать в постели, мечтать и говорить о любви.