Приехала, значит, бабушка, увезла внука. А у Маши и Бори в одно время закончилась смена, вместе вышли на улицу. И пошёл Боря её провожать. И пригласила она его почаёвничать. И снова было им друг с другом хорошо. И это «хорошо» одним чаем не ограничилось. И Боря ушёл через полтора часа радостный. И никаких угрызений совести он не испытывал. И домой вернулся, как ни в чём не бывало, словно бы ничего в его жизни не изменилось.

А изменилось многое. Как у каждого женатого мужчины, у которого, да ещё впервые, появилась любовница. Не просто какое-нибудь увлечение на стороне, интрижка выпавшая, а полноценная, со всеми правами на избранника любовница. А нормальные Машины соседи приняли Борю в свой ареал и даже (во всяком случае, так Маше казалось) порадовались за неё. Вот только с возвращением Вадика сложней стало им заниматься любовью (но ничего, ищущий да обрящет, не думаете же вы, что я варианты начну расписывать).

Кто ж не знает, что путная мать-одиночка не столько хорошего мужа себе ищет, сколько хорошего отца ребенку, и во имя этого согласна многим пожертвовать. Уж в чём-чём, но в том, что Груздев был бы Вадику хорошим отцом, Маша могла не сомневаться. Ясно это стало в первый же день: Груздев сразу же понравился Вадику (вполне, кстати, возможно, что не последнюю роль тут сыграло, что с его приходом чудодейственно перестал у Вадика болеть живот). Быстро они сдружились, вплоть до того, что Вадик называл его без «дяди», просто Боря. А Груздев точно так же привязался к нему.

Почти год уже Боря жил, как принято говорить, на две семьи. Причём настолько втянулся в эту непростую жизнь, что, не имея, повторюсь, до зрелых уже лет подобного опыта, умудрялся не вызывать у Зины никаких подозрений (почувствовал бы в ту же секунду, если бы вызвал, за Зиной не заржавело бы). Конечно же, не мог он, совестливый человек, не понимать, что так бесконечно длиться не может. Хотя бы потому, что нечестно это было по отношению к Маше, которая не могла теперь устроить (ёмкое какое слово, до чего же всё-таки богат русский язык!) свою личную жизнь. И Маша явно на него (это он тоже понимал) рассчитывает, надеется и тоже имеет такое же право на полноценную, не ворованную семейную жизнь. Не однажды, особенно после каких-либо удручающих Зининых вывертов, порывался он уйти к Маше с Вадиком, но хватало его ненадолго. Та самая гиря (две гири), на которые Зина рассчитывала – сын с дочерью. Но ведь и от одной только мысли, что может он расстаться с Машей, на душе у него черно делалось. Так и тянулось это изо дня в день, из месяца в месяц, с шараханьями из одной стороны в другую. Не виделось Груздеву выхода из этого коварного лабиринта, оставалось полагаться лишь на замечательное, точно ни на один другой язык не переводимое русское слово «образуется». В извечной связке с сомнительным «как-нибудь».

А где же котёнок Дуся? Почему о нём (о ней) забыли? Никто о нём (о ней) не забывал, живёт он (она) уже третий месяц в семействе Груздевых, и очень неплохо там ему (ей) живётся. Сомнительно даже, что снится Дусе когда-либо жуткий сон, как пропадала она в ту лихую (тоже любопытное слово, с двумя плохо совместимыми значениями) годину (часину?) под уличным фонарём. Давно уже пришла зима, холодная, снежная, беда для бездомных, но видела Дуся её, только запрыгнув на подоконник и глядя в окно. Так что могла бы назвать свою жизнь полностью удавшейся, если бы ещё хозяйка хоть чуть потеплей к ней была, но и к этому быстро приспособилась, считала неотъемлемой частью нынешнего своего бытия. Хватало ей любви и заботы остальных домочадцев. Играл с ней, развлекал её мальчик, ласкова была с ней, из рук не выпускала девочка, но больше всех любила Дуся Борю, хотя дома он бывал редко и нежностей особых не проявлял. Скучала, когда долго его не было, невероятным образом угадывала его появление, когда ещё только из лифта выходил, бежала встречать его, о ноги блаженно тёрлась, мешая раздеться-разуться, на что хозяин притворно сердился. Помнила, кому обязана спасением своим? Вряд ли. Память, говорят (кто об этом знать может?), у кошек короткая, это, ближе всего, тот же необъяснимый феномен симпатий и антипатий.

Любить-то её любили, но и доставалось (ещё одно неоднозначное слово) ей нередко. Потому что шкода и баловница была она несусветная. И шлёпнуть ее за провинности тоже могли (Денис никогда, Вера изредка, Зинаида Тимофеевна чаще). Чтобы обивку не царапала, за шторы не цеплялась, нос свой не совала, куда не просят – прегрешений хватало.

Тут снова надо отдать должное Зине. Ей, органически не терпящей беспорядка, фанатичной чистюле (наверняка внесла в это свою лепту и профессия), появление в квартире Дуси, оказавшейся к тому же такой неугомонной, причиняло просто физическое страдание. Не зря же сопротивлялась она, когда появился вдруг Груздев с этим лупоглазым котёнком. И лишь она одна знала, чего стоило ей, увидев, например, Дусю на столе, не схватить её за шкирку и не вышвырнуть за дверь. Терпела, стиснув зубы, её присутствие в доме. Даже шлёпала её, когда никто видеть этого не мог, не сильно, больше для острастки, воли рукам не давала. Не только потому, что помнился тот взгляд мужа. Тут столько всего сплелось, на сердце пало… Вплоть до того, что порой виделся ей этот котёнок посланным кем-то свыше в наказание за что-то…

И продолжая бесконечный монолог о людях хороших и нехороших. Зинаида Тимофеевна – человек, скажем так, не совсем хороший. Хватило бы уже одного того, что (см. выше) не любит братьев наших меньших. Так если б только это. И характер у неё не подарок, и нервы слабые (неизвестно, кстати, отчего у неё с первым мужем не сложилось), и спекулирует на любви Груздева к детям (гири), да много к чему можно при желании с подачи автора придраться, по делу и не по делу: вес избыточный, волосы никакие, детям (а ещё гинеколог!) позволяет непотребные фильмы смотреть, да мало ли. Что всем уже теперь известно. А вот неизвестное. Зина знала о Маше, давно знала. Напрасно Боря думал, что он такой смекалистый да изворотливый, не подкопаться к нему. И он в этом не одинок: девять из десяти (опять…) жён знают, догадываются о неверности своих мужей. И те же, наверное, девять из