умная, – создание бесчувственное. Ни полсловечка сочувствия. Как будто так и надо.

Ладно. Вот пусть теперь они насыплют мне соли на хвост!

53. Пахтор меняет работу

Пат Пахтор испытывал некоторую озабоченность. Время развода на работы уже наступило и миновало; по нормальному ходу событий их – четвертую монтажную группу – уже минут пятнадцать как вели бы – или везли – на новый объект; но сегодня десятники не торопились отдавать привычные распоряжения, стояли поодаль кучкой, сами вроде бы чем-то озабоченные.

Но, пожалуй, такая задержка даже и к лучшему. Последние минуты он вдруг стал чувствовать себя как-то не так. Словно сознание стало немного мутнеть, правда, урывками, но все равно это было очень неприятно. Потому что в таком состоянии нельзя выходить на работу. Так что сейчас задержка пришлась очень кстати. Зато некстати было то, что десятники, словно получив какие-то указания, разошлись наконец по своим группам. И, как назло, именно сейчас его залихорадило по-настоящему. Покачнувшись, Пат даже взмахнул руками, чтобы удержаться на ногах.

– Пахтор, ты чего?..

Черт, как медленно думалось, с каким трудом, со скрипом, можно сказать, повиновалось тело. Да, это тебе не наносекунды кваркотронной схемы, это плоть. Надо привыкать. Похоже, я успел в самый последний миг…

– Да ничего, десятник. Оступился. Я в полном. А что это мы сегодня так загораем? Кто резину тянет?

Так должен был спросить Пат Пахтор; так и спросил. Хотя все «что» и «почему» были мне известны куда лучше, чем и десятнику, и инженеру, да и начальству еще повыше.

– Да вот такая пора пришла: все дела переделали. Хотя и говорят, что такого не бывает.

– Да ну, этого и правда быть не может. Вон, смотри: одна бригада уже точно собралась в дорогу.

– Ну, у них работа другая. Им еще дела хватает. А нам дана команда: идти, сдавать костюмы. Значит, сегодня уже точно работы не будет.

Это я тоже узнал задолго до него.

– Ладно. Тогда я пошел сдавать?

– Вали. А после этого вернись сюда. Все вернутся.

– Зачем?

– Так приказали.

Я знал, кто приказал и зачем. Знал и то, почему в сторонке, но недалеко от площадки, где всегда шел развод по работам, расположились охранники – не двое, как обычно, а человек двадцать.

– Вернусь, – пообещал я. Повернулся и неторопливо зашагал – сдавать костюм. Шел, лавируя между кучками таких же, как Пат Пахтор, отныне переставший существовать – недоумевающих и даже начинавших тревожиться.

Спешить мне некуда: изохронную робу и через десять минут не поздно будет сдать. Тем более что там, у входа, уже набралась очередь таких же, как я, сдатчиков. Поэтому если я приму еще левее и пройду рядом с той командой, что костюмов не сдает и собирается садиться в длинный скользун, который и доставит их на место, – мои маневры ничьего внимания не привлекут, подозрений не вызовут…

Я еще замедлил шаг. Потому что в группе было семнадцать монтарей и за то время, что я обходил их по кривой, надо было на скорую руку пошарить в голове каждого из них – чтобы найти слабейшего. Народ простой, но собирался из разных миров, а во всяком месте к защите сознания относятся по-разному: в одних об этом вообще ничего не знают, в других это – роскошь для немногих, зато в третьих, что побогаче и поразвитее, этим пользуется большинство населения. И мне нужен был человек по возможности совершенно раскрытый. Не то чтобы я не справился и с противником посильнее; но сейчас это нужно было сделать с наименьшей затратой энергии – и попроще, потому что практики у меня некоторое время, по известным причинам, не было – а тут, как в любом искусстве, необходимо постоянное упражнение.

Среди первых десяти я так и не смог никого выбрать. У тех, у кого защита напрочь отсутствовала (таких было трое), сознание на уровнях, которые мне нужны, было заторможено до такой степени, что просто не воспринимало никакого воздействия. По ним можно разгуливать вдоль и поперек часами – и без всякого толка. «Счастливые люди, – подумал я. – Им легко живется. Но если не найдется ничего лучшего…»

К счастью, нашлось. Он был одиннадцатым.

И дело заключалось не только в том, что у него не стояло ни одного блочка: нервная система у него была слабой, легко подвижной, делая его весьма внушаемым.

Я ворвался в него, словно атакующий солдат. И ударил сразу, блокируя его сознание на, самое малое, шесть часов. «Интересно», – мельком подумал я, тараща глаза на человека, медленно оседавшего на землю в нескольких шагах от меня. При этом я невольно замедлил шаг, что естественно для всякого любопытствующего прохожего. А видя, как к нему бросились его сотоварищи и беспомощно засуетились, не понимая, что и как, – я свернул и направился прямо к ним. Их знаний хватило, чтобы нащупать пульс и понять, что парень жив. Но ни хлопанье по щекам, ни брызганье в лицо водой не заставили его вернуться в сознание. А если бы помогло, это могло означать лишь одно: что мне пора на пенсию – которую, впрочем, никто не собирался мне платить. Пока я подходил к ним, их старшой успел по своей связи вызвать медиков. Я подошел достаточно близко, чтобы, поглядев на лежащего без сознания парня, посочувствовать:

– Вот беда-то какая…

– Ты доктор, что ли? – хмуро осведомился тот. – Нет? Ну, и линяй своей дорогой.

– Не доктор, нет, – честно ответил я. – Но видывал такое. Могу спорить: трое суток постельного режима, как с куста. Заездился. Так что паши без него.

Старшой – в таком звании ходил в этой группе инженер – сплюнул и смерил меня взглядом, словно решая: дать в челюсть сразу или еще погодить.

– На тебе, что ли, пахать? – спросил он с легким призвуком пренебрежения в голосе.

– Это решают двое, – ответил я. – Кто пашет и на ком пашут.

Он помедлил. Легко прикасаясь к его сознанию, я следил за ходом мыслей. И, зная, каким будет вопрос, был уже готов к ответу.

– Видишь? – спросил инженер, нагибаясь к лежавшему (медики с носилками уже бежали сюда), взял его за запястье и слегка приподнял кисть руки. Указал на нее пальцем левой: – Пальцы видишь? Для ювелирных работ! А ты кто? Поднять да бросить?

Я вытянул свою руку: