– Здорово, баба! Позабыл, как тя звать… Ай не признала?

Игнаха с любопытством покосился на нее, но тут Трынка вцепилась ему в волосы.

– Июда, блядский корень, ишо попомнишь, шкура! – вопила она, молотя его кулаками. – Ишо поквитаемся!

Растерявшийся Игнаха с трудом отбился.

– Баре какия… У нас забрали, ай вы лутче?

Из-за дома матрос свистнул в два пальца. Боец, сидевший верхом на Лебеде, не спеша поднялся.

– Шабаш, дядя…

– Ты думала, иде я? – Улыбаясь, Малафей подошел к ограде. – А я вот он, обратно до дому не попамши. Такая, видать, судьба моя боевая…

Кряхтя, Лебеда подтягивал портки.

– Для того он кровь на войне проливал, – сказала Трынка. – Осрамили мужика, паразиты…

Из овина понесли хлеб. Боец шел, согнувшись, с кулем на спине, его сносило в сторону. Трынка бросилась на него, свалила в сугроб, упала сама.

– Ироды, последний кусок с рота рвете! – кричала она.

Продармейцы прибежали на помощь, с крыльца с визгом скатились девчонки, началась свалка. У ворот заволновались, кто-то заметил, что за церковью поднимаются клубы черного дыма.

– Спаси, Господи! Кажись, Лыковы горять…

– Лыковы-то подале, за попом… Лобан энто али Жунтяй.

– Достукалися, басурманы, всю село спалють!

В сумерках пламя казалось еще ярче. Снег таял по краям соломенной крыши и стекал вниз грязным ручейком.

Стрельнуло и посыпалось со звоном окно. Весь в копоти, в тлеющей шапке, Жунтяй метался у объятого пламенем крыльца, никого не подпуская.

– Нехай все пропадаеть! Пущай им одна зола достанётся! – бормотал он. – Жгите все, крушите, православныя!

– Взял, зажег, полоумный… – рассказывала Варваре Федиха. – Мало, хлеб забрали, дак теперя избы решилися…

На снегу сиротливо чернела груда спасенных пожитков – чугуны, половики, табуретки, горшки с геранью. Дед сидел на сундуке с иконой и самоваром. Сама Жунтяиха лежала ничком и стонала.

Крыша избы рухнула, взметнув столб искр в темное небо.

– Всем миром уходить, мужики! – потрясая топором, вскрикивал Жунтяй. – Пущай сами на землю сядуть! В Сибирь иттить, в тайгу! На Белыя воды!..

В землянке Варвара баюкала малыша:

Иде тут зыбочка висить,

Иде тут деточка ляжить?

Я пойду их укладать,

Глазки ихни закрывать…

Палашка лежала на печке, уставясь в полутьму.

– Мамань… Почто нас Боженька не любить?

– Грех какой! Энто кто ж табе научил?

– А то любить! – сказала Палашка с горькой усмешкой.

Варвара ходила вдоль печки, косилась неодобрительно на нее:

– Как за подаянием стояли, позабыла? Вона вьюга какая, а ты небось в теплой избе картошек намяла и ляжишь себе, пузо греешь… Страм, Палаха!

Когда ребенок затих, она уложила его в зыбку и полезла к дочке. Глаза у Палашки были закрыты. Она провела рукой по ее волосам.

– Которые злые – не завидуй им, Палань… Боженька, он все-все видить. У кого отнял – тому подасть, сёдни подал – завтре отыметь. Дак рук-то у его, как у табе, две, а народищу… Другой раз и не поспееть.

В печи зашипели уголья. Палашка потерлась щекой об ее ладонь.

– Любить табе Боженька, обязательно любить! Он деток пуще всех любить… Спи, касатка…

Ей почудились голоса за окошком. Она выглянула на двор.

За круговертью метели она различила силуэт лошади с санями. Люди в шинелях бежали к землянке, пряча лица от ветра.

Поскользнувшись на ступеньке, сверху свалился Малафей.

– Хозяйка, примай гостей! – орал он. – Собирай на стол, угожай нам, мы до тебе на постой прибымши!

Следом за Малафеем, смеясь и возбужденно крякая с мороза, в горницу ввалились еще двое, загремели винтовками, затопали сапогами.

– Ты глянь, каких я табе рысаков привел! Энто же сам Василь, друг мой боевой, наш отделённый! Краса и надёжа второй роты! Мы с им как браты…

Приглядевшись, Варвара узнала уполномоченного Бодунка в овчинной папахе и с ним румяного парнишку.

– А энто наш Орёлик…

– Нету ничаво, ступайте, откуль пришли, – насупилась Варвара.

– А у нас и весь припас с собой…

Скинув на стол заплечный мешок, Малафей доставал узелки и горшки.

– Ишо табе накормим и стакан нальем. И салы, и рыбки, и бражки! Не первый день на продработе…

– Энтот бесстыжий, который намоченный, он тута у мине все углы обшнырял, по кадушкам лазил!

– Куды ты нас завез, Панкратич? – озираясь, пробурчал уполномоченный. – Тетка эта злая, ухватка у ей кулацкая…

– Скидай шинелю, ты в гости пришел! – Малафей только засмеялся. – Поколобродить ей надо для форсу. Баба она али кто?..

Запустив пятерню в корчажку, он отковырнул ком желтого засахаренного меду и поднес Палашке:

– На, почумкай…

Малафей поет и пляшет, дергает Варвару в круг, она, смеясь, отмахивается.

Едеть Ленин на свинье,

Троцкий на собаке.

Испугалися жиды,

Думали – казаки…

Палашка на печи смотрит с восторгом.

– Сволочь ты, Панкратич, – говорит уполномоченный, разливая брагу. – Тебя по правде к стенке ставить надо.

– Вот придурок-то! Дай я тебе поцалую!

Они обнимаются, малыш плачет.

– Усмири ты свово горлодёра! Должно, с дьяконом нагуляла…

– Уж молчал бы, страмник, – отзывается Варвара. – Натворил делов – и поминай как звали…

– Каких таких делов?

– Ступай полюбуйся.

Со стаканом в руке он подходит к лежанке. Кузька радостно пускает пузыри. Малафей ухмыляется:

– Девка? Веселая…

– Чего? – вспылила Варвара и содрала свивальник. – А энто видал? Али непохожий?

Малафей озадачен:

– Мой, что ль?

– Ты на его глянь, на губы да на нос! И шебутной в точь как его папанька, чуть чего – сразу орать…

Подумав, он залпом допивает самогон и говорит:

– Ты мине мозги не запорошишь. Откуль я знаю – у тебе тута, можеть, цельный эскадрон ночявал. А я свой хер не на помойке нашел.

Варвара смерила его взглядом, закутала сына и стала укачивать.

Уполномоченный втолковывал Орёлику:

– С виду – рвань, подай копеечку, а у самого деньги в кубышке, обрез за пазухой. Знаю я этих навозников… А в Питере тама разговор короткий, без нюней. Пришел с обыском и прямиком на кухню. Мясо есть в горшке – всё, в расход, враг народа…